И снова перед глазами Ларисы появился Вадим. Вот он, бурча, выходит из машины: что-то дымит. А что может дымить в «мерседесе»? Бред. Но он возится в моторе, идет к багажнику. Потом какая-то драка. Или ее имитация? Откуда вдруг появились ее похитители? Где их собственный транспорт? И почему Вадим остановился именно в этом месте?.. Загадки, если их все сопоставить, пожалуй, никакой сложности уже не представляют.

Вадим, случалось, исподволь заводил разговоры о богатстве тестя, о картинах, которые на мировых аукционах могут стоить очень дорого, о судьбе коллекции — ведь дед кончает свой век. Это же его слова, Вадима. Но у отца имелись свои планы, и Лариса, единственная и любимая его дочь, была частично посвящена в них. Отец однажды сказал ей: ни одна живая душа не должна ничего знать, ты поняла, Лара? Конечно, она все понимала. Но в отцовских планах, увы, не находилось места для Вадима. Он был ее, а не отцовским тяжелым крестом. Вероятно, муж это однажды понял. Мужики ведь иногда бывают очень чувствительны к подобным вещам: действительно их любят или только хотят. Лариса сейчас была твердо убеждена — она не любила. Но хотела. Вот и вся разгадка. Но каков подлец! Свинья поганая!.. Ну, коли ты так со мной, то пусть и тебе самому хорошо аукнется. Крепко аукнется…

Лариса поднялась с тахты, одернула платье и пошла к бару. Достала бутылку армянского коньяка, новую крупную виноградную гроздь и громко заявила:

— Ну и сторожу меня! Эй, охрана, узницу проспишь!

Ашот мгновенно открыл глаза, будто не спал вовсе, но позы не изменил. Большими и темными, словно сливы, глазами уставился на Ларису Георгиевну, ожидая продолжения.

— Мне самой, что ли, ухаживать за собой прикажешь? Ну-ка вставай, приятель, и наливай несчастной женщине!

Ашот с готовностью вскочил, взял у нее бутылку и наполнил рюмку.

— А себе?

Он подумал и достал из бара вторую рюмку.

— Мне бы не стоило, — сказал почему-то стеснительно, но все же капнул на самое донышко.

— Будь здоров, разбойник! — жизнерадостно сказала Лариса и чокнулась с ним. Протянула ему виноградную гроздь, и он аккуратно отщипнул ягоду. — Ну отвечай, что будешь делать, если я возьму и убегу?

— Не надо, Лариса Георгиевна, дорогая, не убегайте, — улыбнулся Ашот. — Темно, дождь прошел. Куда бежать, все равно не знаете. Промокнете, простудитесь, болеть будете. Зачем?

— Слушай, не называй меня, пожалуйста, своей дорогой, терпеть этого не могу. Ты что, помидорами торгуешь? Купи, дарагая! Нэ дорого возьму, дарагая!

Она так ловко передразнила базарных торговцев, что оба, глядя друг на друга, весело рассмеялись.

— А как же вас называть?

— Зови просто — Лара. Так меня отец зовет.

— Хороший у вас отец? — осторожно спросил Ашот.

— Очень. И любит меня. Но, боюсь, эти ваши с Димкой номера у него не пройдут. — Говоря это, она внимательно следила за выражением его лица, за реакцией на такой слишком уж заметный крючок.

Но Ашот только пожал плечами и промолчал. Потом снова сел в кресло и уже оттуда сказал:

— Если бы моя воля, Лара, я бы вас на руках носил. Но это, к сожалению, не мое дело. Ничего не могу вам сказать.

— На руках? — удивилась она и подошла вплотную, коснувшись своими коленями его ног. — Так за чем же дело стало? Бери поднимай.