— Они могут подойти сюда и увидеть нас! — прошептала дрожащая Мэтти.

Кейт опасалась, что так оно и случится. Нетрудно догадаться, что коварные злодеи вовсе не обрадуются, узнав, что при их ужасном деянии присутствовали свидетели. Они-то наверняка думали, что провернули все тайком. Что там говорил священник? Несчастному лорду Гастингсу даже не дали времени исповедаться. Священник был само негодование, и его можно понять.

Но почему с несчастным Гастингсом так поступили? Этот вопрос не давал Кейт покоя, когда она, схватив Мэтти за руку, спешила по петляющему проходу. У ворот не было никого, кроме стражников. Две девушки быстро прошли мимо солдат, словно и не слыша их веселых прощальных выкриков.

— Эй, милашки, вы что же, даже «до свидания» не хотите нам сказать? — обиделся один из них.

«Почему?» — снова и снова спрашивала себя Кейт, спеша по улицам Лондона, а затем поднимаясь по ступеням Кросби-Холла, где она отпустила Мэтти и в одиночестве отправилась в свою комнату. «Почему?» — этот вопрос она не могла и не хотела задать своей верной горничной, ибо он имел самое непосредственное отношение к ее отцу.

Ни у кого другого не было таких явных причин желать смерти Гастингсу, который вероломно подозревал ее отца в том, что тот хочет отобрать трон у законного короля. Гастингс вел себя как предатель: плел интриги против Глостера, даже вступил в союз с его врагами Вудвилями. Отец считал, что они собираются его убить. И в этот день он отправился на заседание Совета в Тауэр.

Кейт сидела в проеме окна. На камнях у нее за спиной ярким цветом были выведены трилистники и декоративные орнаменты, а стеклянные панели между средниками имели цвета драгоценных камней — желтый, голубой, красный… темно-красный, цвет крови. Девушку неотступно преследовала одна и та же картина: вот охваченный ужасом лорд Гастингс стоит на коленях посреди лужайки Тауэра. Она не могла не думать о том, от чего в ужасе спряталась. Там, вероятно, была кровь… целые реки крови.

Не отдавая себе в этом отчета, Кейт плотно намотала на палец прядь густых каштановых волос. Она представляла себе, как отец — ее любимый добрый отец — отправляет на смерть лорда Гастингса. Ведь никто другой не мог этого сделать. Ее отец был регентом, без его санкции или приказа ничего просто не могло случиться. А герцог Бекингем, который руководил казнью, являлся ближайшим союзником Ричарда Глостера.

Это было выше ее понимания. Кейт не могла самостоятельно разобраться во всех этих хитросплетениях. Ей оставалось только надеяться, что все прояснится, когда герцог вернется домой.

С улицы донеслись крики. Взволнованные мужские голоса вопили: «Измена! Измена!»

— О Пресвятая Мария! — прошептала Кейт, которая внезапно поняла, чтó могло быть причиной казни Гастингса. — Неужели отца тоже убили?!

Она выбежала из своей комнаты и в большом зале столкнулась с герцогиней Анной: бледная и взволнованная, та спешила к лестнице. Кейт встретилась с ней испуганным взглядом, но герцогиня, конечно, ничего не знала о судьбе Гастингса или о страшном злодействе, которое могло произойти, — убийстве герцога, а потому ее озабоченность не могла сравниться с тем ужасом, что переживала падчерица. Вместе с Джоном Глостером и слугами они поспешили вниз во двор, а оттуда — на Бишопсгейт, где увидели озлобленную и донельзя взволнованную группу слуг герцога, у всех на одежде его знак — белый вепрь. Они пробирались сквозь толпу, в которой одни подхватывали крик «Измена!», а другие доставали мечи и кинжалы. Казалось, сам воздух был наполнен смутой.

Герцогиня Анна была женщиной пугливой, но вот какой парадокс: страх придавал ей смелости. Поэтому она без колебаний направилась в толпу и схватила за руку ливрейного слугу.