А их много, Карякин, по-старому так на вышку потянут. Тебе это надо?

— А что мне надо? — осторожно спросил Карякин.

— Тебе надо обеспечить себе, как максимум, вынужденное соучастие, продиктованное прямой угрозой для твоей честной и беспорочной жизни исправившегося после четырех ходок человека. Может, суд поймет и оценит твое очередное раскаяние. Но тогда уж тебе, Карякин, придется жестко занимать свою позицию, и никаких там отказов от показаний, никакого вранья чтоб не было. А то ведь, сам понимаешь, дай только возможность тем охранникам, которым следствие инкриминирует все последние убийства, удобный повод, и они выставят тебя на суде за все ответчиком. Им-то какое-никакое снисхождение, а уж тебе — извини, Глеб Иваныч. Ну, так как будем жить дальше? Но учти, поездку твою на кумысолечение придется все-таки временно отложить — до суда. Я понимаю, здоровье человека — это важно, но установление истины и наказание виновного гораздо важнее. Кстати, я ведь еще и баульчик твой не смотрел. Пока не смотрел.

— Ох, Грязнов, недаром говорили, что тертый ты мужик! Борзой! Любого убедишь, даже и не согласного поначалу. Ну, что будем делать? Дам я, наверное, показания, хоть и опасное это дело. Но я на твое слово рассчитываю. А вообще-то, я бы и подпиской обошелся, чего мне, старому и больному человеку, в крытке париться? Какой резон?

— Да, особого резона, думаю, нет. Но только я рассчитываю на взаимность… А может, все-таки лучше в камеру? Там и тебе привычней, и Киреев с Шиловым не достанут. Ты подумай, оно хоть и не санаторий, но охрану я тебе предоставить не смогу. Разве что на время в Москву переведу. В Петрах у нас можно отсидеться, опять же.

— Я подумаю, — серьезно пообещал Карякин. — Ну, чего время-то зря тянуть? Поехали, что ли? Машиной? Поездом? Или как?

— А мы сейчас узнаем, какой ближайший поезд пойдет обратно, и возьмем купе. Там и поговорим начистоту. И протокол напишем. А заодно и перекусим. Ты ж голодный, поди? Снялся-то с места в считанные минуты! Да и кадр мой тоже оголодал за целый день, пока за тобой бегал.

Грязнов поощрительно подмигнул Володе Яковлеву. А тот сидел с показным, безучастным видом сбоку от задержанного и не спускал глаз с его ног — если преступник хочет предпринять резкие и неожиданные для окружающих действия, его первым делом выдадут именно ноги — так Володе говорили опытные сыщики…

По возвращении в город Вячеслав Иванович отвез Карякина к нему домой и приставил двоих оперативников, которых прислал Владилен Старков, отвечавший за каждого головой, как он выразился. А Грязнов велел Глухому сидеть как бы под домашним арестом, никуда носа не казать и не отвечать ни на какие телефонные звонки. И слушаться оперативников. А те будут передавать ему команды Грязнова.

Там же, в доме, Карякин нашел и отдал Вячеславу Ивановичу часть вырезанной фотографии Игната Русиева, которую ему принес Юрий Петрович Киреев. А также сказал, с какого факса была передана в Питер эта фотография. Володя тут же поехал проверять на городской почтамт и убедился, что старый уголовник сказал правду. Оттуда же были переведены на валютный расчетный счет Конюшова в «Глобал-банке» и двадцать тысяч долларов — оплата его труда и питерских «игровых».

А сам Грязнов вместе с Рюриком Елагиным, уже достаточно знакомым с планировкой киреевского дома в «Белом лебеде», оперативной группой поддержки и парой понятых отправился на губернаторскую виллу.

Полковник Медведев выделил господину Кирееву новых охранников, и они заикнулись было, что без указания хозяина… Но Грязнов так рявкнул на них, потрясая постановлением на обыск и напоминая о плачевной судьбе их предшественников, что охрана поспешила скрыться в сторожевой будке и до самого отъезда группы у ворот больше не показывалась.