А значит, шанс остался и у меня…

— Мы тебе еще нужны? — участливо поинтересовался Рябунский. — Ребята осмотрели квартиру, все чисто.

Я развел руками: простите, мол, так получилось.

— Извини, Макс, — Володя старался не смотреть мне в глаза, поскольку ему самому было неловко. — Но нам придется указать в рапорте, что мы вытянули «пустышку».

Я пожал плечами: понимаю, мол, служба такая. Рапорт Рябунского сразу же будет передан полковнику Королькову, а буквально через час дойдет до генерала Голубева. А это означает, что на ближайшие полгода не видать мне собственной группы поддержки, как своих ушей. В свете последних событий потеря более чем ощутимая. Но генералу разве объяснишь? У него — принципы. У него нет любимчиков. Прекрасная черта характера, но крайне несвоевременная. Сейчас я предпочел бы быть голубевским любимчиком. Хотя бы на месяц. На неделю… Но генерал тверд, как утес.

Рябунские хлопцы, между тем, организованно покинули квартиру. Последний из уходящих профессионально-быстро вправил выбитый замок, и тот, как ни в чем не бывало, щелкнул. И то хорошо. Обратно на Лубянку придется, правда, добираться на метро, поскольку мой «жигуленок» остался на стоянке возле Управления. Однако это, в конце концов, было самым меньшим из всех зол, которые мне сегодня предстояли.

А, ладно. Семь бед — один ответ. Я стал внимательно просеивать все бумажки, найденные в квартире, надеясь найти хоть какую-нибудь зацепку. К сожалению, В. Лебедев, должно быть, внимательно смотрел детективные кинофильмы и никаких следов мне не оставил. Можно, конечно, пригласить сюда нашего управленского эксперта Диму Прокудина. Но лучшее, что он сможет здесь обнаружить, — это пару отпечатков хозяина квартиры. И отпечатков наверняка таких же смазанных, как и лебедевское лицо на фото.

Обозревая бумаги беглого Лебедева я наткнулся на остатки толстого ежедневника — чуда конспирации. Не желая тащить с собой том в солидном переплете и боясь что-нибудь оставить, хозяин квартиры вырвал все исписанные страницы и несколько чистых страниц, к исписанным прилегавших. Таким образом Дима Прокудин был лишен удовольствия восстановить даже слабые следы написанного. Да что там Прокудин — тут бессилен был бы сам Сережа Некрасов, мастер отгадывать всякие ребусы. На всякий случай я, как дурак, перелистал все чистые страницы, убедился в хорошем качестве бумаги и уже собирался бросить эту улику к остальным ее бесполезным собратьям, как вдруг… Вот оно, сыскное везенье! На форзаце, изрисованном какими-то абстрактными каракулями, я разглядел несколько цифр. Когда-то, давным-давно, когда ежедневник еще не успел превратиться в подобие записной книжки, хозяин квартиры нацарапал в уголке чей-то номер телефона. Очевидно, потом он его куда-нибудь переписал, но здесь-то следы остались. И я смог разобрать все семь. И даже прочесть в высшей степени странную подпись, сопровождавшую эти цифры: «Костя (мумия)».

Надпись поставила меня в тупик. Если «Мумия» была фамилией или прозвищем пресловутого Кости, то почему слово написано было с маленькой буквы? Если же мумифицирован был сам Костя (как какой-нибудь египетский фараон), то глупо было бы хранить его телефон: в таком состоянии фараон Костя едва был бы склонен к телефонным переговорам.

Оставалось только довериться случаю. Я набрал номер.

— Мемориальный музей-усыпальница Владимира Ильича Ленина, — отозвался печальный женский голос.

— Константина пригласите, девушка, — машинально произнес я, и тут, наконец, до меня дошло. — Это что, действительно мавзолей? — недоверчиво уточнил я. — Вы не шутите?!

Девушка на том конце трубки издала глубокий вздох.