— Проклятая! Сразу видно, что от белых! — ревел он, — сбросила старого Пианкищава! Издыхай же, собака!

Этот порыв пьяного буйства еще более рассердил обоих спутников Пианкишава. Они яростно выбранили его. Однако он оправдывался и укорял их в том, что они понапрасну уничтожили водку. Спор их закончился тем, что и он, и они выместили свою злобу на ни в чем не повинном бедном пленном. Их хорошее настроение мгновенно улетучилось. Старик Пианкишав подошел, шатаясь, к Роланду и стал его всячески оскорблять; тем временем молодые воины снова связали ему руки и нагрузили ему на спину два тяжелых мешка, а также седло и узду застреленной лошади. К этому добавили еще кусок мяса, отрезанный Пианкишавом от лошади и предназначенный для ужина. С этой ношей Роланд должен был следовать за своими повелителями всю дорогу, которая, к счастью, вскоре не могла быть продолжена. Наступала ночь, и так как они достигли ручья, то остановились, чтобы здесь разместиться для ночлега.

Разожгли огонь, зажарили на вертелах лошадиное мясо. Индейцы лакомились им с большим наслаждением, тогда как Роланду приходилось довольствоваться тем, что горстью он черпал воду из ручья, до которого с трудом мог дотянуться. По окончании ужина индейцы принесли кучу листьев, из которых устроили себе постель вблизи очага, под деревом. Роланда заставили лечь здесь же. Дикари привязали его на ночь так крепко, что о побеге нечего было и думать. Они срубили дерево и, обрубив на нем ветви, изготовили кол, который положили поперек груди пленника и привязали к нему вытянутые руки Роланда у кистей и локтей. Потом положили шест вдоль тела и к концам привязали ноги и шею; таким образом, Роланд оказался привязанным к кресту, который не давал ни малейшей возможности двигаться. Кроме того, дикари обвязали его шею веревкой, и один из молодых воинов другим концом этой веревки обмотал себе руку, так чтобы почувствовать малейшее движение пленника. После этих мер предосторожности индейцы легли по обеим сторонам пленника и сейчас же погрузились в глубокий и крепкий сон.

Роланд заснуть не мог. Не только тревога о судьбе своей и сестры, но и страшные боли, вызванные крепко стянутыми оковами, заставляли его бодрствовать некоторое время. Он сделал несколько попыток, чтобы освободиться от уз, но должен был отказаться от этого, так как они охватывали его и держали, словно железные. Время от времени он возобновлял свои попытки, но всякий раз напрасно. Крест лежал на нем и держал его так крепко, что ни на волосок не поддавался его усилиям, и Роланд понял, что он беспомощный пленник…

Однако Роланд не терял присутствия духа и рассчитывал на то, что во время длительного путешествия, которое им предстояло, вероятно, представится случай, которым он не замедлит воспользоваться для побега. В таких размышлениях прошла большая часть ночи. Месяц поднялся над лесами и слабо осветил непроглядную тьму, и, наконец, на небе показалась полоска света, предвещавшая начало нового дня. Огонь в костре к этому времени почти погас. Кругом царила тишина, нарушаемая только едва слышным шорохом трав и кустов, когда кролик или какая-то пичужка пробирались через них или когда затухавшее пламя костра вновь разгоралось и начинало потрескивать. Эта тишина была тягостна для Роланда и он с нетерпением дожидался наступления дня, который должен был, наконец, освободить его от оков, приносящих ему такие мучения. В таком положении даже самая незначительная перемена была для него радостью. Поэтому он так внимательно наблюдал за костром, в котором, потрескивая, перебегали огоньки. Наблюдал он и за игрой света в густых ветвях, рдевших от огня, и на мгновение забывал о своих горьких, мучительных страданиях.

Внезапно он вздрогнул: как раз в ту минуту, когда головня ярко вспыхнула, он услышал сильный треск, который прозвучал от неожиданности как удар грома, и Роланд, в оцепенении, не мог решить, действительно ли это гром или ружейный выстрел. Едва он немного пришел в себя, как вдруг огромная черная тень перескочила через него, и он услышал глухой удар топора, который тяжело опустился на спавшего рядом с ним дикаря.