Линейки, циркули, карандаши и бумага явились на свет, я взялся за работу. Казалось бы, долго ли изобразить эту простейшую конструкцию? Но Тимофей все время что-то подсказывал, я отвлекался. Одно он, впрочем, заметил верно — шест в поперечнике должен быть чуть поболее вершка, чтобы хорошо гнуться и не ломаться.

Мы решили, что Тимофею следует отправиться в разведку, побродить вокруг цирка. Оба мы с ним моряки, в лошадях почитай что не разбираемся, но мыслим логически: вряд ли их будут целыми днями держать в конюшне; для того и выбран для циркового здания парк, чтоб было где их поводить; аллеи, правда, коротки, но для проводки взад-вперед сгодятся. Если Ваня взят в компанию сперва хоть помощником конюха, то тут он и обнаружит свое присутствие. Но если его взяли для того, чтобы сразу учить ремеслу, то он может все время, что у нас гостит «гимнастический цирк», сидеть в нем безвылазно. Опять же — де Бах должен догадаться, что мальчика будут искать.

— И тогда я отправлюсь предлагать господину де Баху нашу подножку, — сказал я. — Может, еще и денег с него сдеру побольше! Морская смекалка дорого стоит.

— А как вы, барин, с ним разговаривать собрались? — спросил Тимофей. Тут-то я и крякнул. Я мог недурно объясниться с немцем-булочником, но вести основательные переговоры было мне не под силу.

— Ах, жаль, нет с нами Морозова… — затосковал я о лучшем своем друге и родственнике, изрядном толмаче, который и турецкий знал, и новогреческий, а по-немецки трещал лучше самих немцев. — Придется, поди, просить Штокенберга. Он не откажет, да только как ему растолковать наш план?

Я имел в виду: что бы такое соврать канцеляристу, чтобы объяснить, какого черта я изобретаю подножки для штукарей, не касаясь при этом Ваниного побега. Велика Российская империя, а как зародится дурацкий слух — так и понесется по ней со скоростью пули, и вмиг распространится, и доставит кучу хлопот. Хорошее бы что так стремительно распространялось! Я не хотел позорить семейство Каневских: что подумают о родителях, чей сын сбежал не в полк и даже не во флот, а с бродячим балаганом?

— Утро вечера мудренее, барин, — утешил меня Свечкин. — Извольте в коечку.

Но утро, как нарочно, мудрости не принесло.

Тимофей разбудил меня спозаранку. Летом и без того светает рано, а он еще до восхода меня поднял — надо, видите ли, барину завтрак сервировать, прежде чем идти по барскому поручению.

Мой Свечкин был отставным матросом-инвалидом, его крепко контузило при Наварине, после чего он оказался на берегу в довольно жалком положении — ни родни, ни знакомцев. Я в память о прошлых совместных делах приютил его из милосердия — да и знал, что руки у него золотые. Тимофей полностью принял условия своего нового существования и стал звать меня барином, как если бы я не был еще несколько лет назад для него господином лейтенантом. Я несколько раз просил его звать меня по имени и отчеству — он не крепостной, не лакей, принят в дом, можно сказать, по-братски. Но его поди уломай!

А в барине что главное? Причуды!

Усвоив мою страсть ко всему британскому, Тимофей решил всячески ей потакать. И даже в Риге, в чужом городе, он первым делом умудрился раздобыть овса, чтобы приготовить мне правильный английский завтрак. Овсяная каша и яичница с беконом — что может быть полезнее и питательнее? Потом он ушел искать все необходимое для задуманного маскарада.

Я подремал еще малость, встал окончательно, привел себя в божеский вид и отправился на прогулку. Я предполагал дойти до порта, еще поискать давних знакомцев, при возможности посетить и Рижский замок — не может быть, чтобы в канцелярии генерал-губернатора не осталось ветеранов, помнивших двенадцатый год.