Какое-то ужасное жадное волнение. Все равно как быть изнасилованной. Или одержимой бесами. Это отвратительно… потому что так унижает.
— Да, — сказала Хилари, — мужчины — это нечто пакостное.
— Но вы так взвинчены, — сердечно сказал Вилли.
— Это естественно, — сказала Трикс, — испытывать такие чувства, учитывая, что этот человек с вами сделал.
— Ты была слишком субъективна, — сказала Бейтс.
О господи. Ван дер Вальк подумал бы: опять эти слова.
Арлетт умолкла. Они не поняли, и она их не винила. Она прежде тоже этого не понимала. Будь человек другим, на свете больше не было бы преступлений. Быть одержимой бесами… «Я не знаю, существуют ли какие-то там бесы, — подумала она. — Возможно, в таковых нет необходимости. Самих людей более чем достаточно…»
— Я не совсем понял, — сказал Дэн, до тех пор отмалчивающийся в углу и подливающий бренди в крепкий кофе. — Парень сломался, когда узнал, кто вы, ведь так? Вот оно! Теперь мы знаем, что правы и в нашем замысле не было никакой ошибки. Стоило только дать ему легкого тычка — и у него сдали нервы. И другой тоже в этом участвовал. Речь идет не просто о пособничестве, а о соучастии. Мне думается, по закону это равная вина. Когда имеет место сговор, вина лежит на всех, и не имеет значения, кто держал пистолет. Что мы теперь будем делать? Я думаю, пойдем в полицию. У нас есть то, что нам нужно.
— Вздор, — сказала Хилари. — Это совершенно нам не поможет. Полиция не сдвинется с места. Они скажут, что нет никаких оснований для возбуждения дела. Если судить на основании того, что им известно, так это как раз мы вступили в сговор. Неужели вы не понимаете — нет никаких доказательств.
— Ох, не говори ерунду. Когда ты располагаешь признанием, не требуется никаких доказательств. Этот парень совершенно сломлен. Он в два счета все выложит полиции.
— Доказательство, полученное незаконным путем, — возразила Хилари. — Признание не принимается, потому что оно могло быть сделано под психологическим давлением. Люди сознаются в чем угодно, потому что испытывают смутное чувство вины и потребность быть наказанными. Стоит газетам сообщить об убийстве — и находятся психи всех разновидностей, сознающиеся в нем. Спросите Арлетт, что сказал бы ее муж.
— Я думаю, она права. Я слышала от него то же самое.
— Но если парень действительно виновен, и мы это знаем, должна быть какая-то доступная улика, теперь, когда полиция знает, где искать. Они бы ее отыскали. Должен же быть какой-то мотив, черт возьми! — посетовал Дэн.
— Откуда у тебя такая уверенность? — спросила Хилари.
— Да наверняка…
— Послушай, мы снова и снова к этому возвращаемся. Мотив. К примеру, они совершили что-то преступное, а он это обнаружил, вот они и заставили его замолчать. Тогда почему он не предпринял каких-то официальных шагов? Он был полицейским, знал все способы изобличить человека в преступлении. Однако же он ничего не сделал. Взгляните на факты. Он был убит. И по-прежнему нет ровным счетом ничего, объясняющего причину этого. Вы, как в тех детективных историях, отталкиваетесь от cui bono. Я совершенно убежден, что убийство было бессмысленным.
— Тогда какое у вас объяснение? Наркотики?
— Нечто патологическое. Люди просто убивают безо всякого мотива. Просто ради забавы. Или чтобы пощекотать себе нервы — разве вы не слышали, что сказала Арлетт? От склонности к извращениям. Совсем как охранники концентрационных лагерей. А когда их судили, половина получила оправдательные приговоры.
— Боюсь, это правда, — сказала Бейтс. |