— А не могли бы мы, — неуверенно проговорила Трикс, — достать его как-то по-другому? Спалить магазин или что-нибудь в этом роде. Отобрать все его деньги. Это стало бы для него наказанием, как мне кажется.

— Невозможно, — ответил Дэн, слегка усмехнувшись, — не впутав сюда других людей, которые не совершали никакого преступления и которые могут потерять даже больше, чем он. Как бы там ни было, нельзя ведь отобрать у тигра деньги, правда?

— Пожалуй, нет. Ну что же, я тоже говорю: убить его — и понимаю, что Вилли имеет в виду. Но я думаю, что со мной все было бы как раз наоборот. Я хочу сказать: я ничего не имею против убийства телят, в конце концов, это мой заработок, которого я не стыжусь, но я хочу сказать: не думаю, что сама смогла бы убить теленка. Хотя, если бы мне пришлось, может, и убила бы, и все тут. Если бы действительно пришлось. Я, наверное, стала бы переживать даже больше, чем на его месте был бы человек. Мне жаль, Хил, я знаю, вы накинетесь на меня за эти слова, но что плохого когда-либо сделал теленок? Я бы сказала себе: это человек, который выстрелил в спину моему беззащитному другу. Мне наплевать, сделал он это или подстроил, или находился там и не остановил другого. Ему это просто нравилось. И я бы сказала: надо застрелить его таким же образом. Я согласна с Арлетт, жаль, что у нее не было пистолета. Тогда бы это было уже сделано, и мы бы не изводили себя, правильно?

— Хилари?

— Я уже высказалась, разве нет? Простите, я не могу с вами согласиться. Я считаю, это патология. И буду стоять на этом, даже если пятьдесят психиатров станут кричать обратное. Я просто не представляю, что может быть как-то иначе.

— Так что, по-вашему, нам следует делать?

— Я не знаю, — призналась она. — А как вы? — спросила она у Бейтс.

— Мне кажется, — ответила та, — у меня даже больше оснований, чем у вас, сказать «нет». В конце концов, я верю в Бога, а вы не думаете, что Он существует. Мне на ум могли бы прийти всякого рода доводы относительно ценности человеческой жизни о том, что Божья справедливость и милосердие перевешивают остальное, и у нас нет никакого права решать, потому что мы не можем судить, мы несведущи. Это неправильно — убивать людей, даже потому что этот человек убил одного из нас… Словом, из двух неправильных вещей не получится правильной. Вы скажете мне: то, что совершалось в военное время, не имеет к этому никакого отношения, потому что в военное время нам позволяется убивать. Но, несмотря на все, я все-таки настаиваю, что наш долг — сражаться за то, что правильно. Что этот скверный человек сделал с тем несчастным парнем, чтобы заставить его принять участие в таком ужасном деянии? Зло повсюду вокруг нас. Когда мы ничего не делаем, доля вины лежит и на нас. Мы всегда можем найти убедительные доводы для того, чтобы сказать «нет». То ли это нас не касается, то ли тут обязано принять меры государство или что-нибудь там еще. Так вот, я верю в доктрину персональной ответственности, и ее я хочу на себя взять. Я говорю — убить его, потому что у нас нет никаких иных способов действовать. Поскольку я не думаю, что это было бы честно — ждать, что кто-то из вас пойдет против своей совести, я сделаю это сама. Тот человек, который погиб, всю свою жизнь рисковал, чтобы защитить нас, и в конечном счете он пошел на слишком большой риск, а мы будем стоять в сторонке и говорить: «Ну что же, за это ему и платили?» Нет, нет и нет.

Они сидели, ошеломленные.

— У меня нет пистолета или чего-нибудь такого, — сказала старая женщина почти комично, — и, по правде говоря, если бы и был, я бы не стала слишком доверять себе.