- Война, Адалия Петровна, война… - Окаемов замолчал, тревожно думая о том, что, оказывается, часть его саперов тогда у реки все-таки спаслась. - Лучшие сыны народа погибали первыми. Саней вы можете гордиться. О его храбрости говорил весь батальон. Его любили, и кто остался жив - никогда его не забудет.

- Спасибо, родной, - сквозь слезы бормотала Адалия Петровна. - Каждое слово о Сане - моя единственная утеха… - Успокоившись, Адалия Петровна неловко спросила: - А как же это вы?…

- Как я воскрес? - помог ей Окаемов. - Довольно обычная история. Тогда в августе меня тяжело ранило. Фронт откатился. Меня подобрали и спрятали колхозники. Они меня и выходили. Потом - партизанский отряд. Потом - снова армия и с ней поход до Берлина. А там на колонне рейхстага рядом со своей фамилией я написал и имя вашего Сани: сержант Александр Гурко…

- Вы говорите правду? - Глаза Адалии Петровны снова набухли слезами.

- Адалия Петровна, в таких делах…

- Не обижайтесь на меня, дуру. Можно мне вас поцеловать? - Адалия Петровна порывисто обняла Окаемова и поцеловала его в лоб. - Я ведь думала, что о Сане одна я помню…

- Как вам не стыдно!.. - Окаемов выждал приличествующую моменту паузу. - Ну вот… А знаете, кем я стал? Книги пишу.

- Книги? Да что вы? Как же это?…

- Война, Адалия Петровна, многих сделала писателями. Мы столько пережили там… на войне. Слишком много пережили. Трудно молчать. Народ должен знать, чего стоит наша победа. Знать и всегда об этом помнить. А книгу, над которой я сейчас начал работать, я хочу посвятить светлой памяти вашего Сани.

- Я прямо не знаю, что и сказать вам… - Адалия Петровна задохнулась от волнения. - Я - мать, потерявшая единственного сына. И вы такой человек, такой человек!..

- Да оставьте вы, ей-богу. Я самый обыкновенный человек, который не забывает дорогих и близких ему людей. И всё. Вот, скажем, я ехал в ваш город собирать материал для книги, а думал: увижу вас, сумею ли сказать вам то, что обязан сказать о вашем славном сыне. И теперь, как камень с души свалился…

- Спасибо, родной. Спасибо от матери… Вы где же остановились? Небось в гостинице?

- Нет. И как раз я хотел спросить вас: не можете ли вы приютить меня на недельку?

- Как вы можете сомневаться!

- Я не хочу жить в гостинице. Мне надо немного - тихий и скромный угол, чтобы спокойно поработать.

- Мой домик, Григорий Максимович, в вашем распоряжении.

- И вы расскажете мне о Сане. Я ведь его детства совсем не знаю. Когда до войны бывал у вас, бегал тут вот такой… с белыми вихрами. И всё.

- Да, бегал… - Адалин Петровна всхлипнула. - И нет его.

- Нет, Адалия Петровна, он… есть! Он живет в сердцах всех, кто его знал. Он будет жить в моей книге.

- Я вам все-все расскажу о нем. Он ведь и в детстве был удивительным мальчиком. Когда умер мой муж, вы в нашем городе уже не жили?

- Да, я уехал раньше.

- В общем, Саня остался без отца пятнадцати лет. Мы вернулись с кладбища, а он говорит мне: «Мама, не волнуйся, теперь о тебе буду заботиться я, и все будет хорошо, вот увидишь». Я ему сказала…

- Адалия Петровна, - осторожно перебил женщину Окаемов, - вы все это расскажете мне последовательно. Мы посвятим этому все вечера. Идет?

- Хорошо, хорошо… Боже мой, что же это я не спрошу вас, - вы небось с дороги не кушали?

- Не откажусь, Адалия Петровна.

- Я сейчас, сейчас.

- Дайте мне пока почитать фронтовые письма Сани. Можно?

- Конечно! Они вот здесь.