Так он утверждал, что наш саксаул — грейпфрут стопроцентный. Чирик несколько лет назад брал одну квартиру по наводке. Золотишко нашел в горшке под точно таким же деревом. Вдова на суде потом убивалась, что он грейпфрут погубил, еще ее мужем посаженный. Требовала даже ему за убийство грейпфрута добавить парочку лет… Здорово, Михась! Ну, как там узкоглазые? Помнят Квантунскую армию? Я им Цусиму еще не простил. Адмирала Макарова и художника Верещагина им еще долго не забуду…
У Корнилова с Санчуком вообще была странная манера общения. Посторонний, понаблюдав за ними, наверняка заметил бы: «Даже поздороваться не могут, как люди! Нагородили огород…» А начальство и вовсе всыпало бы им по первое число. Дело стоит, информация с каждой минутой теряет в оперативности, а следователь Корнилов с оперативником Санчуком ведут какой-то несерьезный диалог.
— Здорово, Санчо! Какой-то ты сентиментальный стал без меня. Историческую слезу роняешь, деревце кропишь… У тебя дома все нормально?
— Обычная рутина, — махнул рукой, словно на кого-то за стенкой, Санчук. — Дома у мента одна маета. Пилят меня бабы двуручной пилой. Хоть бы развели…
— Не понял, — удивился Михаил. — Ты что, разводиться надумал?
— Ну, точно не понял, — согласился напарник. — Пилой, говорю, пилят не разведенной. Развели бы пилу, быстрее бы меня перепилили.
— И Анюта тоже пилит? — спросил Корнилов, имея в виду пятилетнюю дочку Санчука — тезку его жены.
— Научилась… Бабье дело — оно примитивное, общедоступное, потому и побеждает всегда.
— Вот, кстати, тут дочуре твоей подарочек от нас с тетей Аней. Передай, только не сядь на него по дороге.
Корнилов вынул из коробки яркую пластмассовую фигуру и поставил на стол Санчука. Фигура представляла собой пластмассового мальчонку с большими круглыми глазами, так любимыми в японской мультипликации. На голове у него была кепка, вроде бейсболки.
— Очень популярная у местных детишек игрушка, — пояснил Корнилов. — Теперь смотри. Кепарь поворачиваем таким образом. С этой стороны он на листок дерева похож. Гляди…
Сработал какой-то хитрющий японский механизм. На глазах у наблюдателей произошла самотрепанация пластмассового черепа. Разъединилось на две половинки и туловище фигурки. Откуда-то из чрева донеслась задорная песенка, видимо, детская. Пластмассовые створки повернулись, и, когда они с жужжанием большого потревоженного жука соединились, перед Корниловым и Санчуком стоял уже не мальчик, но зверек с острой мордочкой.
— Тануки, — пояснил Михаил, — добрый японский оборотень. Превращается в енотовидную собаку. Герой комиксов, мультиков, книжек…
В этот момент дверь открылась, и в кабинет вошел мужчина средних лет и высокого роста, одного с Корниловым. Впрочем, если бы не сутулость, он мог быть еще выше. Больше всего к нему подходил эпитет «костистый». Крепкий костяк этого человека чувствовался даже под серым свободным костюмом. Крупная кость была видна не только в протянутой для пожатия Корнилову руке, но и в его лице, то есть в скулах, нижней челюсти, надбровных дугах.
— С возвращением на родину, Корнилов, — сказал он прочувствованно. — Родина встречает вас, как всегда, «глухарями».
— Спасибо, товарищ подполковник, — ответил Михаил то ли на первое, то ли на второе предложение.
— Про поездку свою расскажете потом. Соберемся всем коллективом в красном уголке, вы заварите свой знаменитый чай… А то ведь надоест всем одно и тоже пересказывать по десять раз.
— А почему чай, товарищ подполковник? — вмешался Санчук. |