Потом они долго целовались в машине, а когда перевели дух, заметили, что бабулька наблюдает за ними, прячась за смородиновым кустом. Поняв, что ее заметили, она всплеснула руками и побежала в дом.

— Ты не ответил на мой вопрос, — сказала Аня по пути домой. — Зачем тебе понадобился Афанасьев?

— Наверное, потому, что я — чудак, — улыбнулся Корнилов.

— Это-то я знаю, — согласилась Аня. — А все-таки?

— Ищу кое-какую пищу для размышлений. Но если бы я рассказал эти свои мысли начальству, меня тут же выгнали бы с работы. А скажи я их тебе, ты бы решила, что я чокнутый.

— Я и так знаю, что ты у меня… хитроумный, — сказала Аня.

— Ты имеешь в виду того сервантесовского дурака? Сочетание дури, бредней, изобретательности, фантазии, находчивости?

— Даже если бы я обозвала тебя полным идиотом, ты все равно не имел бы права на меня обижаться, — ответила Аня, удивляясь его литературной хватке.

— Это почему же?

— Разве ты не заметил вкравшийся родительный падеж в этой фразе? «Ты у меня…»

— Ну, с падежами у меня туго, — признался Корнилов, но тут же поправился: — с русскими. Японские падежи я знаю довольно прилично. Именительный, винительный, дательный, направления, предельный…

Михаил забормотал какие-то «ва», «но», «ни», «мадэ»…

— Эй, Медвежонок! — Аня ущипнула его за мочку уха. — Впереди дорога, я справа, дуб — дерево, собака — животное, Россия — наше отечество, смерть неизбежна…

— При чем здесь смерть? — удивился Михаил.

— Какой же ты у меня еще серенький, — сказала Аня нежно. — Колдуй баба, колдуй дед, колдуй серенький Медведь. Это эпиграф к одному знаменитому роману, взятый, между прочим, из обычной грамматики. Мне еще тебя воспитывать и воспитывать, образовывать и образовывать… А смерть, к твоему сведению, всегда при чем. Тебе, как самураю, это должно быть известно.

Михаил кивнул, подтверждая Анины слова.

— Ты не уходи от ответа в дебри японской грамматики и самурайский кодекс чести, — не сдавалась Аня. — Что ты там надумал? Я же не выгоню тебя с работы, а чокнутого Мишку не брошу, потому что он хороший.

— Да я и сам хотел с тобой поговорить на эту тему, — ответил Михаил. — Странные наблюдения, совпадения. Ты обратила внимание, что во время нашей свадьбы, судя по заключению экспертов, в момент смерти Синявиной одновременно открылись все окна и двери в банкетном зале?

— Оля мне то же самое сказала.

— Правда? — Михаил оживился. — Значит, мне не показалось.

— Она даже спросила об этом администратора. Он ответил, что пожалуется в строительную фирму, которая устанавливала им стеклопакеты…

— А что Оля тебе сказала по этому поводу? — перебил ее Корнилов.

— Ничего, — Аня припомнила их разговор в кафе на Гороховой. — Нет, точно ничего. Мы о чем-то другом заговорили.

— Оля совсем не дура, даже очень, даже совсем, совсем… — пробормотал Михаил.

— В том-то и дело. Я вообще не могу примириться, что вы с первого дня, как познакомились, общаетесь приблизительно, как кошка с собакой. Ревнуете меня друг к другу, что ли? Я как-нибудь устрою вам очную ставку и положу этой тихой вражде конец.

— Я прочитал об этом у Афанасьева, — сказал невпопад Анин муж.