— Нет, никогда, — откровенно признался Джон Дулиттл. — Да и та музыка, которую вы слышали сегодня, написана не совсем мной. Вернее, совсем не мной. Ее сочинили птицы. Я всего лишь разбил их мелодии на отдельные песни для солистов и хора.

— В самом деле? — удивился Паганини. — Но каким же образом вы сумели договориться с птицами?

— Ну… видите ли… — замялся доктор Дулиттл. Он боялся признаться, потому что обычно ему не верили и только насмехались над ним. Наконец он решился: — Дело в том, что я знаю язык птиц. Но я не люблю об этом говорить.

— Почему? — В голосе Паганини не было ни удивления, ни насмешки.

— Потому что люди обычно считают меня умалишенным.

У доктора Дулиттла отлегло от сердца. Паганини поверил ему.

— Глупые люди! — спокойно произнес великий маэстро. Его горящие глаза таинственно блеснули. По-видимому, он сам обладал колдовской способностью слышать то, чего не слышат другие. — Истинный ценитель, слушая вашу оперу, должен был сразу догадаться, что вы уже годами говорили с птицами, иначе вам никак не удалось бы выразить в музыке их мысли и чувства, до того это просто, первобытно и естественно. Да и как же иначе? В ариях вашей оперы иногда звучат такие высокие ноты, что человеческое ухо не в состоянии услышать их. Знаете ли, у меня очень тонкий слух, и я все еще слышал звук, тогда как вся публика удивлялась, почему это у птицы все еще открыт клюв, когда песня давно кончилась.

Доктор согласно кивнул головой:

— Да, Пипинелла говорила мне об этом. В «Звонкой сбруе» есть такое место в самом начале…

— Вы имеете в виду ту арию, где голос канарейки звенит под звук бубенцов? — удивленно воскликнул Паганини. — Теперь я верю вам окончательно. Там даже я не расслышал самых высоких нот. Тем более вы были бы не способны на это и не могли бы о том узнать, если бы канарейка сама вам не сказала. Я надеюсь, что в Лондоне найдется достаточное число знатоков музыки, способных оценить по достоинству вашу оперу.

Пока доктор беседовал с великим маэстро, занавес снова поднялся, и на сцену выбежали звери доктора Дулиттла. Началась «Пантомима из Паддлеби». Теперь в оркестровой яме сидели обычные музыканты со скрипками, флейтами, виолончелями, барабанами и трубами.

Звери представляли на сцене веселую историю, оркестр слаженно играл. Во время паузы старый флейтист с седыми волосами шепнул своему соседу по оркестру:

— Никогда не думал, что мне придется играть для поросенка! Ведь я играл для лучших артистов Лондона! Но, признаюсь тебе, они до того забавные, что мне совсем не обидно.

«Пантомима из Паддлеби» началась и закончилась под рукоплескания публики. Однако главный успех все же выпал на долю птичьей оперы. Доктор Дулиттл в тот день чувствовал себя полностью вознагражденным за все труды: ему достаточно было похвалы маэстро Паганини, даже если бы никто другой не понял ни ноты из его оперы. Да и в самом деде, разве не перевесит мнение одного истинного знатока суждений сотни незнаек, гордящихся тем, что ежедневно ходят в театр. Именно поэтому Джон Дулиттл совершенно не огорчился бы, если бы даже больше не состоялось ни одного представления птичьей оперы.

К счастью, все произошло наоборот. Начиная с того дня музыкальные и театральные журналы не писали ни о чем, кроме как об опере Доктора Дулиттла. В других музыкальных театрах ставили новые и старые оперы и оперетты, но критики упрямо обходили их вниманием. Они спорили только о птичьей опере.

Но пока никто не мог предвидеть такого грандиозного успеха.

На следующий день поутру доктор попросил принести ему газеты.