Янсон разжег костер. Во дворе стало светло, как днем. Расминя-Мышиные хвостики вынесла из кухни полный котел дымящейся картошки. Моя картошка! Запахло жареной колбасой. У меня потекли слюнки и начало бурчать в желудке. Только бы не услыхали! С самого завтрака я еще ничего не ел.

Я снова сделал попытку уйти, на сей раз с другой стороны, но стоило мне пошевелиться, кусты заколыхались, и Калныня стала подозрительно пялиться в мою сторону.

Все набросились на жареные колбаски, будто по крайней мере месяц крошки во рту не имели, а мне ничего не оставалось, как смотреть на них. Расминя-Мышиные хвостики, сидя прямо перед моим носом, отщипывала кусочки от своей колбаски. А потом, вдруг что-то вспомнив, она убежала в комнату. Я присел на корточки, медленно протянул руку и стащил колбасу. Остальные были так увлечены едой, что ничего не заметили.

— Ты, Айвар, порядочный обжора!

— У тебя, что, не хватает? — Айвар пожал плечами и повертел пальцем у виска.

Было ли это настоящим воровством? Думаю, что нет, потому что, во-первых, мне больше хотелось есть, чем этой девчонке, во-вторых, именно она забрала и сварила мою картошку. Как аукнется, так и откликнется.

Поев, все уселись дружным кружком вокруг костра.

— Песню командира! — предложила Расминя-Мышиные хвостики и тут же сама начала: «Вот поднялся красный стрелок…»

Янсон сидел рядом с Айваром и задумчиво смотрел, как взлетают вверх искры. В пламени костра поблескивали на его груди покрытые целлулоидом орденские ленточки. Я помнил все их наизусть, потому что точно такие были у моего отца на портрете, который висел над моей постелью. Только отец там молодой, а у Янсона — совсем седые волосы и две глубокие морщины пролегли от носа к уголкам рта. Если бы не это, он выглядел, пожалуй, даже симпатичным.

Сейчас мне, честно говоря, гораздо приятнее было бы сидеть рядом с ними у костра, чем мерзнуть здесь, в кустах. Но что поделаешь, если уж так суждено. Надо постараться улизнуть, пока не кончится песня. Учительница по биологии как-то рассказывала, что многие птицы, например глухари и тетерева, во время пения совершенно ничего не видят и не слышат. Было бы хорошо, если бы с человеком происходило то же самое. Я медленно пополз из кустов. Удалось! А те, знай себе, поют и ничего не замечают.

Ральф, услышав мои шаги, тихонько взвизгнул. Золото, а не собака, понимает, что шуметь нельзя.

Мы оба, как следует, поели. Еще счастье, что рюкзак с продуктами и деньги остались при мне. Да, пока эти молодцы здесь, нам придется куда-нибудь смыться.

Но прежде неплохо бы разузнать, для чего они сюда явились и как долго собираются пробыть.

А сейчас надо устраиваться на ночлег. Запихнув Ральфа на полок, я уткнулся головой в его бок. Пес, словно успокаивая, лизнул меня своим теплым языком в щеку. Хотя и зверь, а понимает, что нелегко мне сейчас.

Проснулся я, когда заря уже занялась над лесом. Над речкой клубился туман. Я окунулся в холодную воду, и сон сразу как рукой сняло. Положив в карман кусок хлеба и колбасы, я наказал Ральфу сидеть тихо-тихо, как мышка, а сам снова пошел в сторону дома. Надо подкрасться осторожнее, не исключено, что у них выставлены часовые.

Так и есть — один дремлет, облокотившись на крыльцо. Я устроился на своем наблюдательном посту. Со стороны дома меня прикрывал раскидистый куст цветущей сирени. Она опьяняюще пахла. Бабушка дворничихи уверяла, что, чем больше лепестков найдешь в цветке, тем большего счастья добьешься, нужно только проглотить этот цветок на голодный желудок. А у меня прямо перед носом — цветок с восемью лепестками, а два — с шестью. Я, конечно, в эти сказки не верю, но на всякий случай цветки проглотил.

Заскрипели двери дома, и на крыльцо вышел Янсон.