Его кличка — «Сержик». Сделай, пожалуйста, вывод, Саша, и уложись в три предложения.
— Я могу и в одно, если через запятые.
Меркулов улыбнулся:
— Ага! Раз ты сердишься, значит, с тобой все в порядке.
— Взрыв бомбы в метро, организованный людьми спецназа, послужил поводом для КГБ опорочить диссидентское движение как в глазах советского народа, так и международной общественности и доказать, что диссидентское и иное освободительное движение неизбежно скатывается с проблемы прав человека на террор против народа, и именно с этой целью, по подсказке ГРУ, Комитетом госбезопасности и было составлено дело против Геворкяна.
Меркулов никак не отреагировал на мое блестящее резюме и продолжил.
— А теперь эпилог. Я с прокурором города Скаредовым поехал к прокурору РСФСР Емельянову, потом мы втроем заявились к генеральному прокурору Рекункову. Тот связался с председателем КГБ Чебриковым и получил ответ: «Мои люди доказали, что Геворкян — враг нашей системы. Они привели бесспорные улики — взрыв дело рук враждебной организации. Об этом уже сообщила «Правда», поставлено в известность Политбюро… Дайте мне другое доказанное дело, и я освобожу Геворкяна». Член Политбюро сказал это члену ЦК, улавливаешь субординацию?
Мы долго молча курили.
— И ты думаешь, мы сможем дать ему это доказанное дело.
— Вот именно на этот вопрос, Саша, у меня есть определенно четкий ответ: не знаю…
Меркулов поднялся, взял со стола две полные окурков пепельницы.
— На сегодня все. Идем отдыхать.
— Извини, Костя, последний вопрос: почему ты изменил время встречи сегодня утром?
— Что ты имеешь в виду?
Он застыл над помойным ведром, и пепел сыпался из пепельницы прямо на пол.
— Кто тебе сказал, что я изменил время? Я ждал вас к двенадцати часам.
— И ты не звонил Бунину, потому что у меня не работал телефон?
Этот вопрос я задал по инерции, так как я уже знаю, что случилось. Они решили покончить со мной и Буниным. Это было покушение не только на меня, мы оба должны были разорваться на куски, прежде чем успеем сообщить информацию, собранную в Афганистане.
— А кто еще знал о том, что мы должны встретиться в двенадцать часов, Костя?
— Никто. Ты позвонил с вокзала, я решил — двенадцать часов в самый раз…
— Но ты понимаешь, Бунин сказал: «Все переменилось, мы нужны Меркулову к девяти»… Брали на понт?
— Не думаю. Все было спланировано заранее.
Они знали, что ты не сможешь проверить, они знали, что я собирался работать в воскресенье и к девяти часам должен был ехать в прокуратуру, это мы обговорили с Пархоменко еще в пятницу.
— Значит, кто-то связан с ними в нашей прокуратуре?
Меркулов все-таки вытряхнул пепел в помойку, вымыл пепельницы и снова сказал:
— На сегодня все. Идем отдыхать… — И добавил: — С утра едем к Горному.
13
В десять утра мы с Меркуловым вышли из нашей служебной «Волги» у проходной основного здания Главной военной прокуратуры. Только что мимо проехала поливальная машина, и мокрый асфальт блестел, как наваксенные ботинки. Пахло липами, их много посажено на улице Кирова.
— Из городской? — козырнул дежурный лейтенант. — Уже новость докатилась? Плохая новость — молниеносное дело. На секунды счет ведет.
Мы не поняли его скороговорки, прошли в вестибюль и… обомлели. В красном углу стоял портрет Артема Григорьевича Горного, окаймленный траурной лентой, и даты 1912–1985.
Мы ничего не поняли: как так? неужели умер? когда и отчего?
Все объяснил юркий старикан-гардеробщик:
— Вчерася на даче помер. |