13 мая в 12 часов 30 минут раздался в репинском зале детский крик: «Ой-ой! Глядите, глядите! Дяденька царя убивает!» Дежурный милиционер рванул из-за экспозиционного стенда на этот крик. Он увидел обезображенный шедевр: на бедре царя Ивана Грозного зияла рваная «рана», а на лице вздувалась бугрящаяся, остро пахнущая масса. Перед картиной стоял неестественно согнувшийся человек с обожженным лицом, в черной кожаной куртке. Правой рукой он прижимал к груди банку, а левой держал нож. Короткая схватка закончилась победой сержанта милиции. Обожженный человек кричал: «Я убил генерала Серого!»

«А ведь и правда. Серый похож на репинского царя, — подумал я, — в старости будет его точной копией, если… доживет».

— …Вот коротко, что мы установили. За месяц до происшествия Гудинас вернулся из Афганистана, там горел в бронетранспортере, там же в госпитале ему вставили в правую сломанную руку, от запястья до локтя, металлический стержень. В Москве он жил у тетки — без прописки, готовился к экзаменам в Авиационный институт. Запросили Вильнюсский горвоенкомат, куда пришли из Минобороны его документы. Выяснилось, что Юргенас был старшим лейтенантом спецназа, характеризовался как отличный офицер. Слыл человеком начитанным, увлекался коллекционированием холодного оружия и… писал стихи.

…Заключение судебно-психиатрической экспертизы: «Астеногипохондрический синдром, вызванный глубокими потрясениями, возможно, картинами истязаний людей… Подобные переживания приводят к разрушению духовно-нравственных ценностей личности, возбуждают низменные чувства и стремления. Особенно опасны картины истязаний для юношей и молодых мужчин. В настоящее время больной страдает хроническим психиатрическим заболеванием в форме шизофрении, лишающей его способности отдавать отчет в своих действиях». На этом основании суд направил Гудинаса на принудительное лечение в психиатрическую больницу имени Ганнушкина, где он и проходит курс лечения в настоящее время, — закончил свой рассказ Погорелов.

— А у вас сохранились рабочие материалы по этому делу?

— Сейчас притащу, Константин Дмитриевич.

Не дожидаясь возвращения Романовой, Меркулов открыл микросовещание в нашем небольшом составе. Погорелов, словно в детской игре «в фанты», запускал толстую руку в холщовый мешок, извлекая оттуда предметы различной формы, величины и назначения.

— Эта штука вам нужна? — спрашивает он неуверенно, вынимая банку с кислотой. — А это? — Он осторожно положил охотничий нож-«лису» на край стола.

— Экспертиза по этой «лисочке» имеется? — спросил Жуков.

Погорелов отвечал четко, как по написанному.

— При стереоскопическом исследовании клинка обнаружено, что к нему прилипли волокна масляной краски и полотна. И больше ничего. Человеческую кровь этой «лисой» не добывали. Вот второй экземпляр заключения — двадцать пять страничек плюс шестнадцать фотографий.

Потом он стал горкой складывать обрывки бумажек с различными записями. Меркулов внимательно рассматривал каждую и передавал нам.

— А вот снимки повреждений на полотне картины. Ее кстати, специалисты так заштопали, как будто с ней ничего и не случилось.

Но мы с Меркуловым смотрим только на обрывки. Сразу откладываем в сторону записку — вырванный из блокнота лист: «Брат, надо увидеться, позвони вечером по телефону 319-85-58. Анатолий».

— У него есть брат? — спросил я у Погорелова.

— Нет, он единственный сын у родителей.

Погорелову не совсем ясно, почему мы так выразительно смотрим друг на друга.