От тяжких раздумий о том, что же делать дальше, сегодня утром меня отвлек вызов к начальству. Сначала я думал, что речь пойдет о моей последней командировке, и был, э-э-э, в некотором недоумении, поскольку мой рапорт об этом деле, написанный в госпитале, не должен был вызвать никаких вопросов. Чуть позже выяснилось, что он ничего и не вызвал, а дело было совсем в другом.

Генерал встретил меня в своем кабинете немного смущенной и виноватой улыбкой.

— Здравия желаю, товарищ генерал, — сказал я ему, и козырнув, замолчал, ожидая, что начальство само объяснит причины столь неурочного вызова сотрудника, формально находящегося в отпуске по состоянию здоровья.

— Здравствуй, Слава, и извини, что так вышло, — невпопад ответил он на мой вопрошающий взгляд, — сам же знаешь, что с медициной не спорят.

— Да я и не спорю, товарищ генерал, — ответил я, вспомнив, что с десяток лет назад генерал и сам находился в такой же ситуации, когда ему вот так же, по завершении августовской компании по борьбе с грызунами медики закрыли выход в поле.

— Ладно, — махнул рукой генерал, — Теперь слушай. Тут мне позвонили с самого верха, — легким кивком головы мой начальник отпасовал невысказанный вопрос к висящему на стене портрету, — Для какого-то очень важного и секретного дела им нужен офицер с большим жизненным опытом и развитой «чуйкой». А я-то знаю, что у тебя этого добра навалом.

Тут душа моя, нет, не ушла в пятки, и не воспарила к небесам, а просто смутилась. Всю жизнь я исповедовал извечную солдатскую мудрость — быть подальше от начальства, и докладывать только о конечном результате своей работы. И вот, судя по всему, мне предлагается работать под непосредственным руководством человека, изображенного на портрете. Это, и вставляет, и доставляет, причем, одновременно.

— Ну как, Слава, ты согласен? — спросил генерал, видимо выждав положенное в таких случаях время, — Мне сказали, что ТАМ нужны исключительно добровольцы.

— Что за служба? — поинтересовался я.

— Подробности, извини, сообщить не могу, — ответил генерал, — ибо сам их не знаю. Скажу только то, что погоны тебе снимать не придется. Речь идет не о твоем переводе, а лишь о прикомандировании…

— Ну, как всегда, — подумал я, — Поди туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что…

Впрочем, думал я недолго. Бросив еще один взгляд на портрет, я вздохнул и сказал, — Согласен, товарищ генерал. Я записался добровольцем еще тогда, когда одел лейтенантские погоны. Куда и когда я должен явиться?

— Командировочное на тебя уже оформлено, — сказал генерал, — сейчас я его подпишу, и с этой минуты ты мне больше не подчиняешься. Спускайся вниз, мой Федя в курсе, он тебя отвезет. — Слава, не спорь! — сказал генерал, увидев мой возмущенный взгляд, — Сам ты туда быстро не доберешься, а дело срочное.

Забрав командировочное предписание, и обнявшись на прощание со своим, уже бывшим начальником, я спустился вниз, во двор, и нашел генеральскую машину. Федя — здоровенный немногословный сержант-контрактник из Якутии, действительно ждал меня. До места мы долетели молнией, наверное, вдвое быстрее, чем вез бы обычный московский таксист. Федя вел машину мастерски, придерживаясь скоростного режима на грани фола. С первых же минут я понял, что путь наш лежит не в Кремль, а скажем, прямо в противоположную сторону.

Дальше все просто, Федя доставил меня на КПП одной подмосковной госдачи. Причем не на парадную сторону, а туда, где обычно проезжают машины с продуктами и мусоровозы. И правильно, по сути, такие как я, и есть чернорабочие государства Российского в его борьбе за выживание.