Он прижал уши и возмущенно сказал:

— Фрр-мяу!

— Ты прекрасно проведешь весь этот месяц в этой квартире. Управляющий обещал кормить тебя каждый вечер. В то же время, когда он ставит молоко для домового. И не забывай, что, если приходит домовой, ты не должен за ним охотиться.

Ты дела это уже три раза подряд, когда мы с Джинни уходили обедать. После последнего случая, добрый народец превратил наше мартини в сладкую воду.

Свертальф сверкнул желтыми глазами и забил по бокам хвостом. Я вообразил, что такое для кота те, кто черт возьми, величиной с мышь, кто спасается бегством, словно мышь… Что ж, они должны рассчитывать, что с ними будут обходиться, словно с мышами.

— Он будет приходить сюда, чтобы стирать пыль и менять твой песок, — напомнил я самым непреклонным голосом. — Ты можешь покидать квартиру. Если тебе захочется свежего воздуха. В любую минуту бери метлу и лети в дымовую трубу.

Но домовой неприкосновенен, запомни это, хвастун. И если, я, вернувшись, узнаю, что ты гонялся за ним, то превращу в волка, и ты будешь отсиживаться на дереве, понял?

Свертальф дернул хвостом в мою сторону, а затем поставил его вертикально.

В комнату вошла Вирджиния Грейлок, которая несколько часов назад (не могу повторить) стала миссис Матучек. я увидел ее: высокую, изящную, тонкую, в белом платье, увидел прекрасное ее лицо и облако рыжих волос, падающих на плечи.

Я был так ошеломлен, что голос ее воспринял, как симфонический аккомпанемент.

Ей пришлось повторить:

— Дорогой, ты абсолютно уверен, что мы не можем взять его с собой? Это такое испытание для его нервов!

Я очухался достаточно, чтобы ответить:

— Его нервы сделаны из оружейной стали. Это прекрасно, что он хочет спать с нами в одной постели… Когда мы вернемся, допуская, что это разумно… но, неразумно, если весь мой медовый месяц на моем животе будет находиться пятнадцать фунтов черного колдовского кота. Кроме того, что еще хуже, он предпочитает твой живот…

Джинни залилась румянцем:

— Будет непривычно и странно, если, я, после стольких лет, останусь без него. Он мой близкий друг. Если он обещает вести себя хорошо…

Свертальф, успевший забраться на стул, терся об ее бедро и мурлыкал. Мне в голову пришла неплохая мысль. И все же я опустил поднятую было ногу.

— Он не способен вести себя хорошо. И он не нужен тебе.

Мы же собираемся забыть обо всем на свете, забыть о делах, так ведь? Я не буду штудировать никаких текстов, не стану навещать моих товарищей оборотней. Мы даже не посетим семейство койотов-оборотней из Акапулько, тех, которые приглашали нас. Ты не собираешься ни заниматься колдовством, ни посещать шабаши. Мы с тобой будем вдвоем, и я не хочу, чтобы твоя мохнатая штучка… — я моментально осекся.

Но Джинни ничего не заметила. Она лишь вздохнула, и, кивнула, начала гладить спину коту.

— Хорошо, дорогой, — сказала она, и будто в ней щелчком возродилось былое. — Решил напялить семейные кальсоны?

Наслаждайся, покуда сможешь.

— Намерен это делать всегда, — похвастался я.

Она вздернула голову:

— Всегда? — потом поспешно добавила. — Нам пора отправляться. Все упаковано.

— Давай, супруга, — согласилась я.

Она показала мне язык.

Я погладил Свертальфа:

— До свидания, дурачок. Надеюсь, ты не в обиде?

Он легонько куснул мою руку и заявил, что не согласен.

Джинни крепко обняла его, затем схватила меня за руку и торопливо повлекла к двери.

Дом, в который нам предстояло потом вернуться, находился вблизи университета Трисмегиста. Наша квартира была на третьем этаже.