Он снова развернул газету, а я зашагал через холл к выходу. Задержавшись на верху лестницы, я заметил, что процессия уже выстроилась. Она была похожа на ту, что я наблюдал в Мексике. Возглавляла ее пара ряженых с яркими фонарями в руках, одетых властелинами смерти и ада. За ними шли дети с мигавшими свечами, некоторые уже погасли под сильным дождем, следом взрослые с корзинками с хлебом и фруктами. Кто-то заиграл на флейте, тихо и заунывно, к нему присоединился барабанщик. Только эти звуки и сопровождали движение абсолютно безмолвной колонны.

Нам, кажется, было по пути, поэтому я пристроился в хвосте процессии, поднял воротник плаща, чтобы защититься от сильного дождя. Похоронное бюро я увидел сразу. Как и говорил Марено, над входом горел синий фонарь. Я остановился, наблюдая за продвижением процессии, звучание флейты и барабана странно завораживало. Только когда процессия свернула на другую улицу и совсем скрылась из вида, я дернул за цепочку звонка.

Довольно долго было тихо, только шумел дождь. Я уже взялся за цепочку, чтобы позвонить еще раз, когда услышал, что за дверью кто-то двигается, шаркающие шаги приближались. На высоте глаз открылась решетка, и показалось лицо, очень бледное в темноте.

— Хьюго?

— Что вам угодно, сеньор? — Голос был едва слышным шепотом.

— Я бы хотел увидеть тело сеньора Рикардо Бауэра.

— Возможно, утром, сеньор.

— Меня прислал Рафаэль Марено.

Наступила пауза, потом решетка закрылась. Послышался звук отодвигаемого засова, дверь заскрипела, открываясь. Он стоял с масляной лампой в руке, очень старый и очень хилый, словно один из его собственных подопечных решил встать и выйти. Я скользнул внутрь, он закрыл дверь.

— Идите за мной, пожалуйста.

Он пошел впереди меня по короткому коридору и открыл дубовую дверь. Мгновенно я ощутил запах смерти, его отвратительную сладость в холодном воздухе. Я замешкался на мгновенье, но последовал за смотрителем дальше.

Помещение, в которое я вошел, освещалось единственным источником света в виде масляной лампы, свисавшей на цепи с потолка в центре, и было полно теней. Это была покойницкая, какие мне уже доводилось видеть раньше пару раз в Палермо и в Венеции, хотя венецианская версия была значительно усовершенствованной. Здесь находилось около десятка гробов с обеих сторон, но мне сначала было предложено подняться по ступенькам на маленькую платформу, где стоял стол и стул.

Мой взгляд притягивали тени внизу. Все гробы стояли открытыми, тела покойников полностью видны, окостеневшие пальцы плотно обвязаны концом шнура, уходящего вверх к блоку, а от него к столу, где другой конец шнура присоединялся к старинному колоколу, свисавшему с кронштейна в стене.

Смотритель поставил свою лампу. Я сказал:

— Случалось, что кто-нибудь звонил в эту штуку?

— В колокол. — Теперь я увидел, что он очень стар, самое малое лет восемьдесят, лицо усохшее, слезящиеся глаза. — Однажды, сеньор. Десять лет назад. Молодая девушка. Но она снова умерла через три дня. Ее отец отказывался смириться с этим фактом и не отдавал ее тело в течение целого месяца. В конце концов, полиция была вынуждена вмешаться.

— Нетрудно понять, что им пришлось это сделать.

Он открыл журнал и обмакнул перо в чернильницу.

— Кем вы приходитесь сеньору Бауэру, сеньор? Я обязан внести это в официальную запись.

Я вытащил бумажник и достал из него очередную бумажку в десять долларов.

— Зачем такие формальности, друг мой? Я простой газетчик, проходивший мимо. Я слышал историю и подумал, что, возможно, его узнаю.

Он колебался некоторое время, потом положил ручку и взял фонарь.