Лапин приготовился выслушать обычную в таких случаях порцию оскорблений, но на этот раз сожительница резко изменила тактику. Словам она предпочла дела. Первым делом отселила его из спальни. Привела на кухню и ткнула пальцем на рассохшиеся половицы – не хер постель продавливать и на шармака в дырку лазить, будешь, паразит, здесь спать. А не возьмешься за ум – вообще выкину к едрене фене!

Так он и прокрутился всю ночь на полупустом матраце, слушая возню мышей под полом и натягивая постоянно сползающее пальто. Дело, конечно, обычное – что заслужил, то и получил, но хоть бы белье дала... На следующие сутки он получил что хотел: старую простыню с сомнительными пятнами и расплывшимся фиолетовым оттиском «МО СССР» и старое порыжелое солдатское одеяло. Хватит тебе, паразиту, скажи спасибо, что вообще на улицу не выкинула, хотя и за этим скоро дело не станет.

Затем бывшая супружница, а ныне посторонняя гражданка Крылова заставила его переволочь холодильник из кухни в комнату. Нечего, мол, обжираться на чужие деньги. Так что теперь ему запрещено заглядывать не только в горячую Тонькину лохматку, но и в стылое полупустое нутро допотопного «Саратова». А вдобавок ко всему у него еще были отобраны ключи от входной двери.

– Не возьмешься за ум – вообще выгоню к чертовой матери! – мрачно повторила Тонька, и можно было с уверенностью сказать, что свое обещание она выполнит.

Вот такой на сегодняшний день имелся у Лапина расклад.

– Убери копыта, дай к плите пройти! – в раздраженном голосе Димки отчетливо слышались Тонькины интонации.

Лапин послушно подобрал ноги. Димка перешагнул через матрас, чиркнул спичкой, зажег конфорку под чайником. Одет он был в длинную, доходящую до колен спортивную майку. Если хорошо присмотреться, в размытых цветных пятнах на груди можно угадать эмблему баскетбольного клуба «Чикаго булле». Раньше майка принадлежала Лапину, в ней он бегал каждое утро по набережной до моста и обратно, выходило пять километров – его дневная норма. Но это было еще в благополучные времена, потом стало не до бега...

Наступили суровые деньки, потому Димка и донашивает его вещички.

Лапин несколько раз моргнул, привыкая к яркому свету, прищурившись, посмотрел на циферблат настенных часов. Четверть восьмого.

– Куда это ты в такую рань собрался?

– Куда, куда... Тащить кобылу из пруда! Я руками за узду, а ты зубами... Догадайся, за что?

Перешагнув обратно через постель, подросток отправился в туалет. Лицо у него было таким же мятым и линялым, как его одежка.

Лапин хотел сделать замечание, но потом счел за лучшее промолчать. Он всегда относился к пацану как к сыну, а к Антонине как к законной жене.

Нормальная семья, нормальные отношения, и он вроде как глава добропорядочного семейства. Но теперь все лопнуло. И семьи никакой нет. И он никакой не глава, а так – сбоку припека. И Димка ему совершенно чужой. Как ему вести себя с чужим дядей? А вот как – сама мать ему такой пример подает.

Тяжело вздохнув, Лапин повернулся на бок. Спина у него совершенно одеревенела. Он где-то вычитал, что спать на твердом даже полезно. Наверное, это писал тот, кто никогда на твердом не спал. Тем более не спал на полу в богатяновских трущобах. Из щелей тянут сквозняки, в подвале всю ночь скреблись мыши, да и обидно... Все же он человек, а не дворняга безродная...

Процесс пробуждения для него всегда был болезненным. Как будто между сном и, явью протянулась граница, со всеми присущими ей атрибутами: многослойными проволочными заграждениями, слепящим светом прожекторов, пулеметными вышками и злющими сторожевыми псами.