Мотоцикл развернулся, Сима одной пулеметной очередью сбил охрану у школы; с саней ударили автоматы по охране у милиции. Бойцы сыпанули с саней, рассредоточились, перекрыли подходы с обеих сторон улицы.

Сосновский и Дубиняк ворвались в опустевшее здание. Навстречу им, со второго этажа, выскочили двое солдат, они даже не успели вскинуть автоматы. Дубиняк, не жалея патронов, ударил им навстречу. Один покатился вниз, другой осел на ступенях.

Подбежали к подвальной двери. Дубиняк ударом приклада сбил замок, распахнул дверь. Гаркнул в темноту:

— Выходи, товарищи! Разбегайся во все стороны! Кто тут Тришкин?

— Тишкин! — поправил его Сосновский. — Тишкин, ко мне!

Подвал ответил тишиной. Люди не верили, не решались выйти — слишком неожиданно и невероятно нагрянуло освобождение. Они уже привыкли бояться.

— Быстро! Быстро! — Дубиняк спустился на несколько ступеней. — Тришкин, мать твою за ногу!

— Наши! — вдруг пронзительным криком взорвалось в подвале. — Наши пришли!

Дубиняка обступили люди, трогали его, обнимали.

— Быстрее, быстрее, — командовал он. — На выход! И во все стороны! Тараканами.

Торопливо, плача и спотыкаясь, люди стали подниматься по лестнице. В основном это были женщины, а еще два старика и подростки.

Последним, прихрамывая, поднялся молодой парень в драном ватнике с сильно побитым лицом.

— Здоров, Тришкин! — ухватил его за рукав Дубиняк. — Шагай на выход — там тебя карета ждет. Во дворец поедешь.

Тишкин — а это был безусловно он — глянул на Дубиняка безразлично, никак не выразил своих чувств и пошел на выход.

Сосновский приобнял его, повел к саням, усадил. Осмотрелся и прислушался.

Бой на северной окраине разгорелся. Сквозь автоматные очереди и отрывистое винтовочное буханье уже слышались глухие разрывы гранат.

— Отходим! — скомандовал Сосновский. — Кочетов, ракету.

Ракета взвилась, вспыхнула. Однако бой не стихал.

— Увлеклись народные мстители, — проговорил Дубиняк. Он деловито уложил в сани оба пулемета, уселся сам и дернул вожжи.

Кочетов снял пулемет и с мотоцикла. Открыл крышку бензобака, окунул тряпицу, вывесил ее и поджег.

На выезде из поселка услышали, как сзади глухо ухнуло и расцвел огненный фонтан.

Сосновский сидел рядом с Тишкиным. Что-то ему — Сосновскому — не нравилось. Он наклонился к нему, спросил:

— Теперь куда? Где документы?

Тишкин вскинул на него удивленные глаза:

— Какие документы? Нет у меня никаких документов. Туберкулез у меня.

— Ты что, парень?

— Очнись, — толкнул его в плечо Дубиняк. — Ты среди своих.

Тишкин как-то невзрачно огляделся, словно хотел убедиться — где же они, эти свои. Но ничего не сказал. Даже не улыбнулся.

Обоз свернул в лес. Здесь было тихо, только доносилась редеющая стрельба. Выехали на просеку. В конце ее остановились, поджидая отряд Морозова.

Ребята соскочили с саней, размялись. Кочетов достал флягу, вскрыл пару банок консервов.

— Командир, нет возражений? Лихо мы управились? Мне теперь опять орден дадут.

Тишкин сидел безучастно, уставившись себе в колени. Но Сосновскому показалось, что он внимательно прислушивается к разговору и принимает какое-то решение.

— Держи, парень. — Кочетов протянул Тишкину колпачок от фляги, до краев наполненный спиртом. — Все плохое позади, скоро будем дома. Заберем твои бумажки и…

Тишкин ударом по руке выплеснул спирт ему в лицо и помчался в лес.