– Значит, так все и будет.

И он еще раз галантно поцеловал ее руку.

Чезаре лежал на кровати и смотрел в потолок.

Вот в этой комнате бедняга Бишельи дожидался своего смертного часа. Сюда же поместили и его. Чезаре знал – играли на нервах, напоминали о том давнем преступлении. Но они ошибались, если думали, что он боится призраков. В его жизни было много убийств, и ни одно из них не вызывало у него даже малейшей тени раскаяния – а тени замученных им людей были и того неведомей. Он не чувствовал жалости. Только досаду на свою судьбу. Постигшую его катастрофу Чезаре объяснял только лишь невезением.

Он проклинал роковые стечения обстоятельств, застававшие его сначала бороться за свободу от церкви, а потом отбросившие слишком далеко от этой могущественной силы. Хуже того, злая фортуна еще в юности наградила его довольно серьезным заболеванием – французским недугом, – который обострился после воздействия яда, подсыпанного ему на вечере у кардинала Корнето. Может быть, подсыпанного по воле такого же слепого случая.

Но он вернет все, что потерял. В этом он себе поклялся.

Ему нужно восстанавливать силы. Он должен хорошо питаться, почаще выходить на балкон – где когда-то стоял Альфонсо Бишельи, в слабых руках державший арбалет со спущенной тетивой, – дышать свежим воздухом и помногу спать. Спать… спать…

Когда Франческо уехал, Лукреция решила не надеяться на него, а попытаться выручить брата своими силами.

Она пошла к старому герцогу и, встав перед ним на колени, воскликнула:

– Мой дорогой отец, я умоляю вас выполнить одну мою просьбу. С тех пор, как Феррара стала моим домом, вы не часто слышали от меня подобные слова и, я надеюсь, учтете это обстоятельство.

Эркюль хмуро посмотрел на нее. Его все заметней одолевали приступы старческой хандры. Порой он задумывался о том, что случится с Феррарой, если ей станет править Альфонсо, – и при этом всякий раз вспоминал о браке с Борджа, которые в Италии уже не имели никакого значения. У Эркюля до сих пор не было внука. Вот почему он решил подождать еще немного, и, если это супружество окажется бездетным, сделать все возможное, чтобы расстаться с Лукрецией – с дукатами или без дукатов, все равно.

– Ну, – сказал он, – и что же это за просьба?

– Я прошу вас позволить мне пригласить моего брата в Феррару.

– Вы сошли с ума?

– Неужели вам кажется безумным мое желание повидать близкого родственника?

– Безумство в том, что вы желаете видеть его здесь.

– Мой брат тяжело болен. Вспомните, как он вернул меня к жизни. Сейчас ему нужен уход – а кто же сможет ухаживать за ним лучше, чем сестра?

Эркюль ядовито ухмыльнулся.

– В Ферраре только скандалов не хватает, – сказал он.

– Обещаю вам, скандалов не будет.

– Они были всегда, когда Борджа оказывались вместе, – продолжая ухмыляться, возразил герцог.

– У вас тоже есть семья, – настаивала Лукреция. – Значит, вы должны что-то смыслить в узах, связывающих родных людей.

– Я ничего не смыслю в узах, связывающих семью Борджа. И не желаю смыслить. Если вы хотели упрекнуть меня в невежестве, то сначала вам нужно было вспомнить о своей репутации.

– Да выслушайте же вы меня! Я хочу ненадолго пригласить в Феррару моего брата и детей. Совсем ненадолго! Может быть, потом он уедет во Францию. У него там свои земли.

– Король Франции написал мне, что не допустит его возвращения во Францию. А мне он посоветовал не иметь ничего общего с ублюдком, отец которого был священником.

Услышанное неприятно поразило Лукрецию.