– А если этого пожелают Его Святейшество и Чезаре?

– Чезаре уже давно собирается оставить церковь – только Папа удерживает его от такого шага.

Санча придвинулась к Лукреции и прошептала:

– Ты не знаешь, кто сейчас принимает решения? Лукреция промолчала. Санча добилась того, чего хотела – отвлекла ее мысли от случившегося с ней несчастья.

– Я часто замечала, – продолжила Санча, – как Его Святейшество во всем уступает Чезаре – из всех сил старается угодить ему. Кажется, Чезаре пользуется такой любовью, какой не знал даже Джованни Борджа. Неужели ты сама не замечала этого?.. Ну так вот. Твоему брату Чезаре нужна супруга – а какая же супруга ему желанней, чем я?

Санча застенчиво улыбнулась и опустила глаза. Глядя на нее, нетрудно было догадаться, что она сейчас думала о том, как будет ублажать своего Чезаре – самого могущественного человека в Риме и единственного мужчину, достойного стать ее супругом.

– Ты хочешь сказать, – вздрогнула Лукреция, – что они уже договорились о чем-то?

Санча кивнула.

– Но мой отец всегда желал, чтобы папское кресло досталось одному из его сыновей.

– Ну, на это существует Гоффредо.

Лукреции стало не по себе. Она слишком хорошо знала их – как знала и то, что именно ее брат и отец были убийцами ее любовника.

Санча потянулась, как кошка, нежащаяся в лучах мартовского солнца. Она томилась ожиданием новых, еще неизведанных наслаждений.

А Лукреция вновь задрожала – от страха за свое будущее.

В своих апартаментах в Ватикане Папа Римский принимал сына Чезаре. Когда слуги раскланялись, Александр положил руку ему на плечо и, внимательно посмотрев в глаза, тихо произнес:

– Чадо мое, спешу порадовать тебя. Кажется, наша с тобой небольшая затея удалась на славу.

Чезаре улыбнулся, и у Папы потеплело на сердце. После смерти Джованни он стал с удвоенным вниманием относиться к своему второму сыну. И хотя прежде Александр души не чаял в Джованни – мало того, знал, кто был его убийцей, – этому сыну досталась вся отцовская любовь и сопутствующие ей почести, что некогда принадлежали его брату.

Посторонние не переставали удивляться тем загадочным узам, которые связывали всех Борджа. Что бы ни содеял какой-либо член этой семьи, какое бы зло ни причинил другому, связь между ними не ослабевала. Их всегда соединяли такие сильные чувства – как правило, любовь, если не считать случая с Джованни и Чезаре, которые ненавидели друг друга, – что все остальное отступало на задний план, вытеснялось более важным и существенным.

Тем не менее Александр с затаенной опаской вглядывался в лицо сына, слывшего самым порочным человеком Италии. Чезаре был замечательно красив – как и все дети Папы, – и у него были такие же золотистые волосы, как у Гоффредо. Где бы он ни появился, его всюду выделяли благородная осанка и великолепные манеры; правда, сейчас его холеную кожу покрывали мелкие, чуть заметные красные пятна – последствия перенесенного французского недуга.

Кардинальская мантия очень шла стройной фигуре Чезаре – но блеск в его глазах сейчас говорил о том, что ему не терпелось навсегда расстаться с ней. А Александр собирался помочь сыну в осуществлении этой мечты.

– Отец, я слушаю вас, – наконец не выдержал молчания Чезаре.

– Ах да, прости, сын мой. Я просто подумал о том счастливом дне, когда французский король Карл решил, что ему будет приятно после обеда посмотреть игру в теннис. – Папа улыбнулся. – Бедный Карл! Представляю, сколько неожиданных курьезов подстерегало его в Амбуа!.. Кто бы мог подумать, что такое невинное развлечение как присутствие при игре в теннис, будет иметь такие важные последствия для него… и для нас.