На кухне он разложил еду по тарелкам, на каждую — по ложке бобов, ложке кукурузы, два кусочка макрели. Принес в комнату тарелки, потом — хлеб, салат, бутылку вина. Клэр смотрела перед собой, словно у нее не было сил поднять вилку.

— Попробуй хоть что-нибудь, — сказал он. — Если ты не будешь есть, что нам делать?

Она чуть-чуть поклевала бобы, потом съела принесенный им вишневый йогурт. Он спросил ее мнение о картине над камином. Рассказал, как ему понравилась Кроули. Потом спросил, доводилось ли ей бывать в Торонто. Она не проронила ни слова. Завтра же отвезу ее обратно в «Итаку», решил он. В какую уродину она превратилась! Кожа цвета сырого картофеля. А волосы, а дурацкие очки. Чего ради я так стараюсь? Пусть Фиак с нею возится, если ей это доставляет удовольствие.

Чтобы не разораться на нее, он сгреб тарелки и поспешил на кухню. Двигаясь в темпе, в каком обычно работал Кеннет, ему удалось растянуть мытье посуды по меньшей мере на час. Вернувшись наконец в гостиную, он обнаружил, что Клэр сидит у стола с книгой в руке. Он опустился на стул у обогревателя. В комнате все еще лежали старые местные газеты, которыми они протирали окна. Просмотрев их, он убедился, что им не меньше года. На первой странице одной вязли в снегу брошенные машины. На развороте — еще «погодные» фотографии: дети катаются на санках, снеговик с носом-морковкой, прокладывающий путь в сугробах почтальон.

Взглядывая украдкой поверх газеты, он следил за «чтением» Клэр. Она сжимала книгу так, будто боялась, что стоит ей ослабить хватку — и та, шумно захлопав страницами, взлетит и шарахнет ее прямо в лицо. На тыльной стороне кистей набухли вены. Кожа в уголках рта дернулась, она тихонько застонала. Клем ждал. Когда стало очевидно, что ей совсем невмоготу, что она вот-вот сорвется и вечер полетит к чертям, он сказал:

— Тут напечатали личное обращение начальника почты Кристофера Ди к читателям «Сомерсет стандард»: «Прием и доставка почтовых отправлений будет производиться как обычно, однако просим население проявлять терпение».

— Что?

Он прочитал еще раз.

— Ерунда какая-то, — сказала она и отложила книгу; Клем увидел, что это одна из ее собственных, «Смерть приятной природы: от Пуссена до фовистов». — Если доставка будет происходить как обычно, почему нужно проявлять терпение?

— Может, выпадет еще больше снега.

— Так нужно было об этом написать. Прямо сказать, что он имеет в виду.

— Ты еще не устала?

Кивок.

— Хочешь, пойдем наверх?

Она поежилась.

Клем сложил газету.

— Я провожу тебя, — сказал он. — Заодно проверю, что все работает.

Друг за другом — Клем впереди, Клэр, не отставая ни на шаг, за ним — они поднялись по лестнице. Клем вспомнил детей — героев фильма Лоутона «Ночь охотника», преследуемых спятившим священником. Ему пришла на память сцена, когда мальчик, проснувшись на сеновале с первыми лучами солнца, увидел на горизонте, как на театральной декорации, силуэт священника на коне, неутомимого преследователя, которому, видимо, сон был не нужен. Клему нравился тот мальчишка, некоторая жесткость его характера, то, как он противостоял миру взрослых. Окончание он помнил довольно смутно. Дети, конечно, победили. Кажется, их куда-то пристроили, к какой-то добросердечной старушке, вернувшей им утраченное детство?

Пока Клэр была в ванной, он ждал ее на лестнице, разглядывая красно-бурое пятно в углу, где проступила сырость. В ванной загромыхали трубы, лихорадочным водопадом прошумел слив. На пороге показалась Клэр в красном халате; словно позируя, она на секунду задержалась в дверях, но дурацкие очки выдавали ее истинное состояние — больная женщина, которую не красят даже подчеркивавшие раньше ее прелесть вещи.