|
Тогда душа снова наполняется блаженством неизъяснимым, и смрадное кладбище гниющей жизни превращается для ней в тихую долину успокоения, где могилы покрыты травою и цветами, осенены печальными кипарисами, где журчание светлого ручья сливается с унылым ропотом ветерка – а вдали, за горою, виднеется край вечереющего неба, осиянного, облитого багряными лучами заходящего солнца – и ей мнится, что в этой торжественной тишине она созерцает тайну вечности, что она видит новую землю, новое небо![6 - Чаадаевское стремление к установлению «совершенного строя на земле» встретило горячее сочувствие у Белинского.]
1836, сентября 13
Примечания
«Телескоп», 1836, ч. XXX, N 24, стр. 337 (ценз. разр. 22 августа 1835). Подпись: В.Белинский.
Настоящая статья посвящена книге А. Дроздова «Опыт системы нравственной философии», вышедшей в 1835 году. Написанная Белинским в имении Бакуниных Прямухине, она оказалась последней статьей Белинского в «Телескопе». 22 октября 1836 года высочайшая резолюция на докладе министра просвещения С. С. Уварова гласила: «Сейчас журнал запретить, обоих виновных (редактора и цензора) отрешить от должности и вытребовать сюда к ответу». Буря поднялась из-за напечатания в N 15 «Телескопа» знаменитого «философического письма» (1-го) П. Я. Чаадаева. Нет сомнения в том, что Белинский хорошо был знаком с этими произведениями Чаадаева. В редакции находился также перевод первого, третьего и четвертого письма (письма Чаадаева написаны по-французски). Эта горькая исповедь человека, задыхавшегося в душной атмосфере николаевской действительности, не могла не произвести на молодого Белинского огромного впечатления.
Статья Белинского появилась почти одновременно с переводом первого письма Чаадаева. Главная тема статьи – личность и общество, сущность этики. Белинский начисто отрицает добродетель без заслуги, без борьбы за нравственное совершенство; так называемое «фихтенианство» он понял крайне своеобразно, он не извлек из него никаких новых выводов. Его искания в этот период определяются стремлением найти путь к преобразованию «гнусной российской действительности» николаевского времени. Но путь этот ясен для него только в области абстрактных идей. Еще в ноябре 1837 года Белинский писал, что он уходит от действительной жизни в мир фантазии, «и мое возвращение к действительной жизни из области фантазии есть горькое пробуждение». С одной стороны, желание найти выход из раздвоенности «мира идеального и мира действительного», с другой – возможность бунта только в «идеальности» – привели Белинского к тому, что даже идеалистическую философию Фихте он воспринял «как робеспьеризм». «В новой теории я чуял запах крови», – писал он. Им овладел «кровожадный образ мыслей» – страстная жажда изменения гнусной действительности. Естественно, что в единственной дошедшей до нас статье этого периода – о книге Дроздова – должна была найти отражение эта «дикая вражда» против действительности. Она была столь открыто выражена, что перепугала редактора «Телескопа». «Я выпустил, – писал Надеждин Белинскому, – больше половины собственных ваших мнений, которые напечатать нет никакой возможности. Вы, почтеннейший, удаляясь в царство идей, совсем забыли об условиях действительности (то есть о цензуре). Притом же и время теперь неблагоприятное». Таким образом статья о Дроздове в том виде, в каком она нам известна, далеко не полное выражение взглядов Белинского. В печать проникла только допущенная цензурой часть статьи, в которой развивается теория нравственного совершенствования, но почти вовсе исчезла вторая, важнейшая часть, отражавшая «дикую вражду с общественным порядком». |
