Он поставил машину у дома, в обычном месте, медленно поднялся по лестнице и открыл дверь своей квартиры. Снял ботинки, не зажигая света, но жена все равно услышала и, шаркая, вышла ему навстречу по коридору:

— Ты? О Матерь Божья, ты знаешь, который час? А этот запах! Что это за запах?

Мирей медленно поднялась по лестнице и осторожно толкнула люк. Он поднялся словно сам собой, под действием противовеса, и девушка оказалась в типографии на улице Дионисиу. Она включила свет и огляделась. Все было в идеальном порядке, словно типография еще вчера работала: пол вымыт, на шкафах — аккуратные пачки бумаги, в углу — печатная машина. Значит, именно здесь увидел свет опус профессора Периклиса Арватиса?

Мирей устала, чувствовала себя изможденной из-за напряжения и оттого, что мало отдыхала, в горле пересохло, сердце неровно билось, иногда вызывая у нее тяжелое ощущение удушья.

Она встала. Где сейчас Мишель? Она вдруг ощутила угрожающую ему опасность, словно грозовые тучи сгущались над полем пшеницы. Она прошла вперед и оглядела полки, здесь было все: разного рода документы, сертификаты, удостоверения, электронные устройства, книги, диски, старый бузуки.

Она прошла в заднюю комнату, оказавшуюся гораздо просторнее самой типографии. Там лежала самая странная и нелепая коллекция предметов из всех, что она прежде видела: старая винтовка «Ли-Энфильд» и американский револьвер, прокламация клефтов против турок XVIII века, боевой стяг византийского полка XIV века, знамя Священного батальона Ипсиланти, старые фотографии, произведения искусства разных эпох, древнее оружие, картины, эстампы, весла и штурвал корабля, рыболовная сеть, модели древних кораблей, старинный кубок с черными фигурами, кинжал из дамасской стали позднемикенского периода, игральный стол…

В углу лежала стопка отпечатанных статей — несколько сотен. Это была она, та самая работа Арватиса — «Гипотеза о некромантическом ритуале в одиннадцатой песни „Одиссеи“».

А рядом, в папке, находилась рукопись того же автора — «Гипотеза о географическом положении места, называемого „Келкея“, или же, по другим данным, „Бунима“, или „Бунейма“».

У Мирей не осталось сил, но она чувствовала — нужно сесть и изучить обнаруженные записки, докопаться до самого потаенного смысла, не пропустив ни единой фразы. Она не хотела ничего уносить отсюда, где веяло чем-то священным, неявно, но непреложно, чтобы не оставлять свидетельств своего присутствия и не вызвать гнев жильца, ревниво относящегося к своему одиночеству в столь необыкновенном убежище.

Девушка включила свет в типографии, со страхом и мукой погрузившись в чтение. Она взглянула на часы: а вдруг официант из бара напротив сейчас моет посуду и, заметив, как во второй раз за эту ночь зажегся и погас свет, раздумывает, звонить ли ему снова в гостиницу женщине, подарившей ему тысячу драхм. Она боялась внезапного возвращения хозяина типографии, будучи уверена — никто не способен выдержать его взгляд.

Текст Арватиса, явно неполный, напоминал, скорее, собранные воедино наброски и наблюдения:

«Комментарии из античных источников, относящиеся к предмету данного исследования.

Аристарх (Схолия Н) говорит о месте в центральном районе Эпире, куда должен был отправиться Одиссей éis Boúniman è éis Kelkèan (в окрестностях Бунимы или в окрестностях Келкеи).

Евстазий: древние (то есть Аристарх и его школа) передают глухие и варварские звуки некоторых названий местности, которую они называют Бунима или Келкея, где Одиссей должен был воздать почести Посейдону.

Павсаний (I, 12) понимает слова Гомера о народе, „пищи своей никогда не солящем“, применительно к жителям Эпира вообще, но ведь обитателям прибрежных районов отнюдь не была неведома навигация.