Клаудио, бледный, наставил пистолет на Мишеля, а тот остановился, бессильно опустив руки.

— Меня обманули, Клаудио, ради всего святого, выслушай меня, — сказал он, — выслушай меня, всего минуту, а потом убей, если хочешь. — Лицо его заливали слезы. — Клаудио, ради всего святого, это я, Мишель, твой друг.

— Из-за его подлости Элени пытали и насиловали. Несправедливо, если он останется жив! — снова зазвучал громоподобный голос, словно бы выходивший из пасти льва.

Клаудио вновь поднял пистолет и прицелился, но тут на площадке появились Норман и Мирей. Мирей закричала:

— Нет! Клаудио, нет! Ты не вершишь правосудие! Ты исполняешь человеческое жертвоприношение! Тебя избрали, чтобы принести в жертву быка, вепря и барана! Оглянись, видишь, вон там, на вершине пирамиды? Смотри! Пощади своего друга, Клаудио. Пощади его, ради Бога!

Норман застыл и смотрел на происходящее, не в силах двинуться или произнести хоть слово.

— Он предал тебя. И он поднялся сюда вместе с Караманлисом! — Теперь голос шел откуда-то сверху, с вершины гробницы.

Клаудио нажал на курок, но случилась осечка: в обойме больше не осталось патронов. Тогда он механическим движением снял с плеча лук, положил стрелу на тетиву и стал целиться в грудь Мишелю, а Мирей тем временем отчаянно кричала со слезами на глазах:

— Оглянись, посмотри на вершину гробницы!

Мишель очнулся.

— Ты уже убил меня, — воскликнул он, глядя другу в лицо горящими глазами. — Теперь мне уже ничего не важно… Но я не поднимался сюда с твоими врагами… Я искал тебя все это время, чтобы склонить перед тобой голову, чтобы умолять о прощении за свою слабость, за то, что я не смог умереть вместо Элени…

Лук дрогнул в руках Клаудио, и он обернулся. В вихре снега он увидел какой-то предмет на вершине могильника: весло! Он закричал:

— Адмирал!

Голос раздался совсем близко:

— Я здесь, сынок.

— Адмирал, неужели я должен убить безоружного человека, который молит о прощении?

Теперь он ощутил совсем рядом чье-то могучее, смутное присутствие и взглянул направо: голубые глаза блестели словно затуманенные слезами.

— Ты должен делать то, что подсказывает тебе сердце… Для людей нет иного пути… Прощай, сынок.

И Клаудио услышал, как он медленно удаляется и сила его исчезает где-то далеко. Он уронил лук. Колчан и стрелы покатились по камням.

— Адмирал! — закричал он. — Я всегда делал то, что вы от меня требовали! Но этого я не смог, не смог!

Он, плача, рухнул на землю, и ветер в то же мгновение стих. Над бесконечной месопотамской долиной поднималась заря, она зажгла бледным светом вершину горы. Он долго находился в таком положении. Друзья поднялись к нему, подошли неверными шагами и заключили его в долгие объятия, а потом ушли прочь, спустившись в долину.

Клаудио остался один на огромной площадке, вместе с безжизненными телами поверженных врагов. Он встал, подобрал свой лук и колчан и стал спускаться по западному склону. Уже дойдя до дороги для шествий, он вспомнил — перед смертью капитан Караманлис размахивал перед ним каким-то листком и что-то кричал. Он вернулся и увидел, что капитан все еще сжимает в руке фотографию. На обратной стороне значилась дата и название местности. Клаудио посмотрел на удивительные глаза, черные волосы, влажные красные губы, убрал фотографию во внутренний карман куртки и двинулся вниз.

24

Эфира

17 ноября, 22.00

Ари сидел за столом, убрав все и вымыв посуду. Он наводил порядок в картотеке раскопок и проверял скромную кассу.