— Ты читал ее?

— Я уже несколько недель ее изучаю: она посвящена гипотезе о ритуале призвания мертвых, описанном в одиннадцатой песни «Одиссеи». И эта гипотеза тесно переплетается со сценами, изображенными на той вазе… Вот уже двадцать пять веков смерть Одиссея является неразгаданной загадкой… Но быть может, я выбрал неподходящее время, чтобы рассказывать тебе о подобных вещах: твой отец недавно умер…

— Нет. Продолжай, пожалуйста.

— До сих пор ключом считалась вторая часть пророчества Тиресия. Одиссей гостит у волшебницы Цирцеи и просит ее предсказать ему судьбу, но Цирцея не может. Только предсказатель Тиресий мог бы, но он мертв, и поэтому герою приходится пересечь море, достигнуть Океана и добраться до утеса, стоящего там, где сходятся воды Ахерона, Коцита и Перифлегетона, трех рек Аида. Там ему предстоит зарезать черного барана и дать его крови стечь в священную яму, которую он выкопает своим мечом. Кровь вызовет из Аида души мертвых, среди прочих и душу Тиресия… И после того как он согласится выпить кровь, Одиссей сможет вопрошать его.

Норман подошел к шкафу, где стояла греческая классика, и взял томик «Одиссеи».

— Начиная со стиха 119, — подсказал Мишель.

Норман нашел нужный фрагмент и стал медленно читать:

— «Танатос экс алос», — повторил Мишель. — Смерть на море, смерть от моря. Основываясь на этих словах, с древних времен принято считать, что смерть пришла к Одиссею с моря. Данте Алигьери, тоже не знавший греческого оригинала, полагал, что герой, вероятно, встретился с Океаном за Геркулесовыми Столпами и ушел на дно вместе со своим кораблем у горы Чистилища. Согласно Теннисону, он погиб в Атлантическом океане, когда плыл к новому свету, однако это греческое выражение трактуют также как «вне моря, далеко от моря», а значит, Одиссей умер вдали от этой природной стихии…

— Действительно, в пророчестве, кажется, содержится намек на путешествие в глубь земли…

— Да, к тому месту, где люди не знают моря, никогда не видели корабля и не могут отличить весла от лопаты для веяния зерна.

— Сухопутная одиссея, о которой, насколько мне известно, не сохранилось преданий. — Норман заглянул в примечания к только что прочитанному им фрагменту текста: — В этом комментарии говорится, что вторая часть пророчества Тиресия — недоработка поэта, не сумевшего завершить свое произведение и оставившего неразрешенной вражду между Одиссеем и богом Посейдоном, чьего сына, циклопа Полифема, Одиссей ослепил. Гомер не мог допустить, чтобы человек всерьез бросил вызов богам. Многие считают, одиннадцатая песнь — более поздняя вставка, но теперь у нас есть доказательство: на том сосуде содержится неоспоримое свидетельство существования второй «Одиссеи», созданной по крайней мере на четыреста лет раньше, нежели чем первая письменная редакция поэмы… Смотри, сомнений быть не может: та микенская ваза относится к XII веку.

Он разыскал в шкафу папку с рисунками, которые начал делать в университете, и разложил их все по очереди на столе.

Норман смотрел на него пораженно:

— Кто выполнил эти наброски? Боже, мне кажется, я снова воочию вижу тот сосуд, как будто все случилось только вчера…

— Я. Некоторое время назад. Образ того предмета вдруг возник в моем сознании, чистый, яркий. Я рисовал так, словно сосуд стоял передо мной.

— Значит, ты и без меня поехал бы туда.

— Не знаю. Может быть. В последние несколько недель меня терзают сомнения.

— Мишель, ты ведь решил ехать, а какова твоя цель? У путешествия всегда есть цель и конечный пункт, помнишь? Так мы говорили.

— Моя цель в последнее время много раз менялась под действием чувств, которые я больше не могу контролировать.