Для начала Володя допил все-таки портвейн — то, что оставалось в бутылке, и вскоре выдал такие стихи:

От жалости к себе, от несбывшейся, навек потерянной любви тихо щипало в носу, водка мягко сияла в стакане и пилась как минеральная вода. Володя фонтанировал стихами. Закономерность подтверждалась! Если после портвейна тянуло на нечто чуть ли не исповедальное, то от водки начало писаться что-то и вовсе несусветное:

Володя честно пытался не допивать водку, но, разумеется, все равно пил, радуясь, что едет на раскопки. Но писать готовился попозже и совершенно неожиданно обнаружил себя лежащим головой на собственных руках. Опять спал?! Который час, черт побери?! Опять утро?

— Протрите глаза! Восемь вечера!

Опять вечер… Скоро, наверно, будет ночь…

— Девушка… Скоро будет ночь?!

— Ну, допустим будет ночь… И что?

Девушка опасливо отодвигается… Она боится… Как безнадежно, как печально! Володя опять источил слезу: его боится такая замечательная девушка!

— Да ничего… Я же так, мне грустно… Не уходите, мне грустно!

— Ай, отстаньте, сам вон с колечком, а пристает!

— Я не пристаю, мне очень грустно…

P-раз! И девушки уже нету в купе. Или это Володя опять спал? А! Вот куда ему необходимо! Дойти до сортира оказалось очень непростым мероприятием, и уж тут-то Володя окончательно понял: пора бы ему сделать перерыв. Что помогло: Володя проспал Новосибирск, и теперь оставалось только одно — тихо допивать остатки водки. Принести еще проводница категорически отказалась:

— Давайте я вам кофе принесу. Хотите?

— Кофе? Кофе — это яд для интеллекта.

— Мужчина, вы в своем уме?! Первый час ночи, а вы опять водку хлещете!

— Лучше послушайте. Во мраке этого мира нет ничего чудеснее светлого полета мысли. Согласны?

— Ну… А если скажу, что согласна?

— Тогда давайте допьем это вместе. Вас же Катя зовут? Вот и…

— Тьфу на вас! С вами как с человеком, а он, не побрившись, целоваться лезет!

— Я п-побреюсь.

— Лучше бы вы легли спать.

Как раз лечь Володе было не суждено. Преследуя Катюшу, он рухнул на пол, ушибившись затылком о стол. Переполз на полку, немного поплакал — отчасти от боли в затылке, но гораздо больше — от несовершенства этого плохого, очень грустного и печального мира. Потом не было ничего — и вдруг крик:

— Мужчина! Сдавайте белье! Скоро Красноярск!

Смотри-ка… Он снова заснул.

— Вставайте! Через час приезжаем, а он спит! Ну-ка, хлебните-ка кофе…

— Нет! Ни за что!

Володя отбивался, словно девушка пыталась влить в него не кофе, а цианистый калий или синильную кислоту.

— Черт с вами, принесу вам бутылку… Но чтоб побриться и хлебать уже на перроне!

— Не-е… Глоток здесь…

— Только глоток!

Пожалуй, Володя даже немного огорчился, доехав до Красноярска: необычайно интересно было прогуливаться на каждой остановке в толпе торговцев кожей, раскланиваясь с подручными люхезы (сам люхеза, конечно же, был не той фигурой, чтобы выходить на перрон самому и организовывать торговлю).

Еще интереснее оказалось писать стихи, которые к тому же можно было и заказывать самому себе: чего выпил, то и написалось. В общем, ехать бы так до Улан-Батора, а потом бы вернуться обратно… И с проводницей он не успел толком познакомиться, а такая душевная девушка.