— Что у нас дома валяется — наше дело… А если тебе противно, городской, ты не смотри, а то и просто — не живи здесь. Я же в твою кровать не подглядываю.

— Ты что, Николай?! Мне же страшно — вдруг у меня тоже вертячка начнется?! У людей разные болезни бывают, не у одних же овец…

Саша с Петькой, расплылись в идиотских улыбках: нет, у людей вертячки не бывает!

— Если б она от овец передавалась, мы все давно уже померли бы!

А Николай не смеется. Он понимает, что городской побил деревенских их же обычным оружием: притворился глупее, чем он есть, тем самым вызвал симпатию: трудно не любить того, кого поучаешь, как жить, кому, перепуганному, рассказываешь про безвредную вертячку. И Николай щурится еще более неприязненно, еще более агрессивно.

Вышли девушки. Оля тут же вынесла чаю пастухам. Саня с Петькой взяли кружки со «спасибом», Николай отказался:

— Наш чай не такой. Мы если меньше полпачки положим, так это уже и не чай.

— Полпачки на заварник?!

— Полпачки на кружку, красавица.

— Так это же будет чифир!

— Чифир и пьем, красавица. А у тебя что? Не чай, а так, брандахлыст.

Веселые наглые глазки Николая шарили по груди, по обнаженной шее Оли, пока она не покраснела, не потупилась. Н-да, с этим парнем мы еще хлебнем, по всему судя… Хорошо, вышли Сергей и Витя, сели здесь же; закурили, Сергей угостил папиросами Сашку. Теперь Николай будет знать, что в экспедиции несколько молодых, сильных парней.

— Ладно, у нас дела есть!

Но дела там или не дела, а Санька с Петькой сидели тут, на крыльце, дули чай до полной темноты.

Володя пошел с девушками на ручей — помыть посуду и поглядеть, как лучше идти к роднику. Здесь, на кочках болотца, еще лежали лед и снег, до воды пробирались по этому снежному покрову, мимо вмороженных в снег трупиков нескольких ягнят. Наверное, Володя слишком задержался, глядя на них, потому что Оля тихо подсказала:

— Здесь везде такое…

— Я знаю. Тут, наверное, воздух очень сухой и чистый, если еще никакой заразы не нанесло.

Кочкарник кончался озерцом, зажатым между льдом, и длинным, как крепостная стена, бугром с каменными выходами наверху. Еще задолго до озерца пришлось прыгать с кочки на кочку — из-за того, что сплошной покров льда стали разделять длинные протоки воды.

Брать воду и умываться неудобно, но сама-то вода хороша: ледяная, темная, с душистыми кусочками льда. Вот потом, когда лед растает и дохлые ягнята начнут разлагаться прямо в этой воде… Но ягнят можно унести и закопать (он сам это завтра же и сделает), а даже если что-то и недосмотрит он по части вертячки и дохлых овец, к середине июня их здесь уже не будет.

Даже сейчас, на закате, в небе проходили бесчисленные стаи гусей разных видов. Деловито взмахивали крыльями журавли, перекликаясь в вышине, торжественно плыли лебеди. Утки летели, так отчаянно махая крыльями, напряженно вытягивая шеи, что непонятно было, как они вообще могли делать дальние перелеты. Так же судорожно летели кулики; временами крохотные птички поднимались так высоко, что их вообще было почти не видно — так, неясные точки в мерцающих весенних небесах.

К вечеру стихло блеяние бекасов; днем было не до того, но даже в суматохе, в спешке у него нашлось время заметить (когда делали столы) стремительный полет бекаса головой вниз с огромной высоты. С неба раздается вибрирующее, прерывистое блеяние, и, присмотревшись, можно увидеть самого бекаса, как он перестает лететь к земле, покачиваясь в воздухе, останавливается, начинает махать крыльями, переходя в горизонтальный полет. И стихает блеяние. Потому что издает его бекас, растопыривая хвостовые перья, пока летит головой вниз.