Епифанов оторвался от планшета, перестал чертить план кургана. Происходило что-то, чего он не мог объяснить; умный старик почти не сомневался, что без этих странностей с туманом отряд вполне мог бы и обойтись: за долгую жизнь Епифанова с ним не случалось странностей, от которых становилось бы лучше. Если странность — почти наверняка кончится гадостью!

Копать слежавшийся сухой песок несложно; копать влажный песок на глубине — еще легче; студенты жизнерадостно вопили. Чуть ли не в первый раз за годы работы с этим составом Епифанов недовольно поморщился: ну к чему этот ор? Вот был бы здесь Володя, он бы понял беспокойство старика… Без понимающего человека Виталию Ильичу оказалось не на кого опереться.

К двенадцати часам в погребении пошли первые кости скелета, у северной стенки могилы стали видны венчики сосудов — все как всегда, погребальная пища покойному.

Тогда же, в двенадцать часов, уже для всех стало очевидно: происходит что-то непонятное. Стена плотного тумана, колыхаясь, ползла через степь. Пока стена шла далеко, было видно — она кончается не очень высоко от земли… Метров сто в ней от силы. Придвигаясь к людям, стена начала загораживать полнеба. Часть горизонта была обычной. Другие окрестности скрыла эта странная, как бы живая, стена.

Стихло курлыканье над головой. Может, Епифанову и померещилось, но последние стайки куликов уносились куда-то вбок, в сторону от пухнущей на глазах туманной стены. Если не показалось — получалось, птицы спасались от чего-то, и не пора ли смыться за ними?!

В час пообедали, и Епифанов велел собираться: уже ясно — работы не будет.

В половине второго первое щупальце тумана достигло раскопа. Потухло, превратилось в тусклый кружок солнце, над вбитыми колышками и пучками травы замелькали какие-то мутные обрывки. Только что вокруг была степь, а где-то в стороне, пусть ближе и ближе, наступала белесая стена. А теперь вдруг эта стена встала вокруг — колышущаяся, неровная. В плывущую стену ушла степь, в ней исчезали брезент с остатками завтрака, колышки у края раскопа, груды земли. Стало трудно различать лицо человека, стоящего в двух метрах от тебя. Отошедший на три метра выглядел темной неясной фигурой с расплывчатыми очертаниями.

Трава сделалась мокрой, блестящей, на ней все время поскальзывались. Капли воды стыли на лицах, на одежде; влага пропитывала все. Голоса звучали приглушенно.

— Собирайся, народ. Здесь ловить нечего, и машина тоже не проедет.

— До Камыза тут километров семь… — вслух подумала Лена. — Больше часа идти.

— А в Камыз вам зачем? До седьмого хутора по прямой — километров пятнадцать, только надо перевалить через хребет.

— Ох…

— Пятнадцать километров?! Не расстояние! — отрезал Епифанов. — Мы молодыми по пятьдесят километров ходили.

— В таком тумане и Камыза не найдешь…

Ангельское терпение расплылось по лицу Епифанова.

— Мишенька… Вы знакомы с такой штукой — называется «компас»?

Михаил совал что-то в рюкзак, вздыхал. Туман глушил звуки его сопения.

— Миша! Не слышу ответа. Компас знаете?

— Знаю… Но как мы определим, куда именно идти? Камыз вроде бы там, — отозвался Миша и неуверенно махнул рукой.

— А седьмой хутор?

— Вроде… там…

— «Вроде»! Миша, когда туман поднимался, я все ждал, когда же вы начнете брать азимут. А вы копаете себе… Что, если я есть, можно ни о чем не заботиться? Старик все сделает?

Миша смотрел с некоторой тоской, чесал в затылке. Толя делал вид, будто не слышит.