Расплатившись с Хун-Хузом, поднимаюсь. Пора уходить. Хваты, Отщепенцы, галуны… Червь, понимаете ли, Нежный. Торт есть такой, «Нежность». С червями, должно быть.

    Снится дрянь всякая…

    Дорога от харчмы к храму вилась чудными загогулинами: с высоты птичьего полета они наверняка складывались в витиеватое ругательство. «Чому я не сокш, чому не лггаю?» Катерина из «Грозы» тоже, помнится, интересовалась: чего люди не летают? Не ваше дело, сапиенсы. Вам дай крылья, вы друг дружке на голову гадить станете. Раньше, в других снах, я летал довольно часто – но здесь, в Ла-Ланге, талант авиатора бежал меня. Видно, с реализмом переборщил. Магии себе натворить, что ли? Или артефакт завалящий?! Ладно, перебьюсь! Если б еще не дикий штын из слободы золотарей-ортодоксов: вон из-за частокола воняет. Поселок философских каменщиков я уже, к счастью, миновал.

    За долиной млечных тюльпанов, на Худом Утесе, торчит наклонная сразу в три стороны башня местного мага Нафири-су, сибарита и мизантропа. Того и гляди, рухнет – но не поймешь, куда именно. Сердце наполняется законной гордостью за творение моей блистательной фантазии: буйно цветут хвойные бунгало, в кустах зверобоя продырявленного, щелкая клювами, гвельфы-сырояды гоняются за шустрыми гибеллинчиками, от питомника бойцовых выхухолей доносится меланхоличное: «К ноге! Фас! Куси за лодыжку!..», – и, обуян гордыней, я немедленно поскальзываюсь на слоновьей лепешке.

    Еле успел ухватиться за дюжего мужика, шедшего навстречу.

    – Ну ты, бродила! Зырь, кого хватаешь! А то самого щас цапну!

    А еще в шляпе! Широкополой, из войлока… Ба! Это ж хват!

    Четверка его коллег выворачивает из-за клубничной рощи. Чмокают соломенные шлепанцы, смачно, взасос целуясь с грязью. Чудеса: в округе сушь, а здесь всегда грязи по колено. Одно слово – сон.

    – Что, Дун-Дук, с горя решил бродилу прихватить? Раз с Отщепенкой обломилось?

    – Я его?! Я его прихватил?! Вцепился, шаталец, как банный репей…

    В ответ – мрачный гогот. Восстановив равновесие, я спешу убраться подальше от компании хватов. Жаль, спешить по грязи выходит скверно: чав-чав, чмок-чмок. Не бегство, а фонограмма «Любви людоеда».

    За спиной, удаляясь, бубнит разноголосица:

    – Надо Нежному Червю сказать! Прямо в глаз! Неча нас в оный храм гонять!

    – Ну! Второй раз конфузия!

    – Нафири-су во злобе со свету сживет…

    – Вот вам и Случайная Удача!

    – Так она ж от роду-веку – случайная. Видать, случай мимо выпал.

    – Две стражи прождали – и все мытарю в кошель!

    – А может, жертву ей надоть? Кривой Тетушке?

    – Же-е-ертву… Бродилу своего лучше бы цапал да к Нафири-су тащил. Кто б его хватился, шатальца?

    – Теперь уж поздно – убег…

    – Что ты мелешь, Спаран? Человек, живая печень. Не Отщепенец, чай…

    – Ладно уж, чего без толку язык полоскать…

    Похоже, маг опять остался с носом. Ну и черт с ним. Делай ноги, приятель, «пшик» не за горами!

    Храм пустовал. Кусок стены послушно крутанулся вокруг оси, и мне навстречу…

    – Настя?!

    – Снегирь?!

    – Ты чего в моем сне делаешь, подруга?

    – А ты – в моем?!

    С минуту мы ошарашенно глядим друг на друга.