— А чья же еще? — искренне удивился Макрон. — Мы воины, мы шаг за шагом занимаем новые территории.

— Да ну? А подумайте, где бы вы были сейчас без меня? Как сумели бы раздобыть провиант? Но это так, ерунда. А вот ответь-ка, почему, по-твоему, атребаты так дружелюбно относятся к Риму? Ну, может, и не совсем дружелюбно, но все-таки без какой-то вражды.

— Не знаю. Вообще-то мне все равно. Но ты, наверное, мне растолкуешь.

— С удовольствием, центурион. Задолго до того, как в каком-нибудь диком уголке мира появляется первый легионер, туда прибывает купец, чаще всего грек вроде меня. Он заводит дружбу с местными жителями, знакомится с их языком и обычаями, а их самих, в свою очередь, знакомит с доселе неизвестными им товарами. У дикарей возникает желание заполучить что-то из заморских диковин, ведь многое из того, что нам привычно, для них в новинку и может служить знаком достатка и высокого положения. У варваров появляется вкус к хорошим вещам, а мы его поощряем и развиваем до тех пор, пока не оказывается, что им уже не обойтись без даров римского мира. К тому времени, когда прибываете вы, эти дикари уже и так знают многое об империи. Более того, они теперь накрепко связаны с ней. По правде сказать, так и воевать нет нужды. Через пару поколений они сами станут упрашивать Рим принять их под крыло, в свой состав.

— Чушь! Полная чушь, — ответил Макрон, грозно ткнув в грека пальцем, и другие центурионы одобрительно закивали. — Расширяет империю меч, а также бесстрашие, сила воли и все такое, что помогает нам драться. Что же до вас, то вы просто навязываете этим невежественным глупцам всякие безделушки, причем втридорога, исключительно ради собственной выгоды. Вот и все.

— Конечно, мы стараемся заработать, кто спорит? А ради чего же тогда рисковать, терпеть лишения, выбиваться из сил? — Диомед улыбнулся, пытаясь смягчить тон дискуссии. — Я только хотел указать на пользу, какую приносит Риму и наш брат торгаш, налаживая контакты с непокоренными племенами. И если, пусть в мелочах, это может облегчить путь победоносным легионам империи, значит, мы тоже каким-то краем причастны к великим свершениям. Прошу прощения, центурион, если мои скромные амбиции чем-то тебя задели. Я не хотел никого оскорбить.

— Коли так, ладно. Замнем это дело, — кивнул Макрон.

— А что касается твоего ожерелья… — просиял Диомед.

— Грек, если ты еще раз заикнешься о нем, клянусь, я…

— Центурион Макрон! — рявкнул Гортензий.

Макрон моментально отвернулся от Диомеда и вытянулся в струну.

— Командир?

— Кончай разговоры и построй своих людей. То же самое относится и к остальным — мы выступаем.

Пока центурионы, выкрикивая приказы, спешили к своим подразделениям, деревенские жители мигом загрузили окороками одну из провиантских подвод. Как только колонна была построена, Гортензий взмахом руки послал вперед конников, затем дал знак начинать движение остальным.

Лица вышедших проводить солдат атребатов подернулись грустью. Какое-то время они пребывали в спокойствии, а теперь их начинал когтить страх. Перспектива остаться опять без защиты не радовала никого, и долго крепившийся староста в конце концов подбежал к Диомеду, очевидно упрашивая того убедить римлян остаться. Однако у грека были свои резоны не вмешиваться ни во что. Он вежливо, но твердо отстранил старика и поспешил примкнуть к уходящим легионерам. Когда Шестая центурия, осуществлявшая тыловое прикрытие марша, покидала пределы деревни, Катон ощутил жгучий стыд. Ему казалось просто предательством бросать мирных селян на произвол судьбы, в то время как в округе свирепствуют безжалостные друиды и их не менее беспощадные приспешники дуротриги.