— А если узнаю, что кто-то и хоть где-то… — Я сделал короткую паузу и еле слышно выдохнул: — То начну я с того, что вырву ему язык.

Я знал, какая мысль пролетела у всех у них в головах: «Дедова кровь…»

А потом все завертелось. Прокоп, старый друг детства и заместитель Митрофана, с которым они зачинали службу мальчишек-наушников, сработал «на отлично». Тот самый Семен, скрывшийся с кухни сразу после того, как в мою трапезную понесли блюда, но, как выяснилось, не покинувший Кремль, ожидая результатов своего предательства, был обнаружен, однако не взят в узы немедля, а прослежен до одного трактира. Там его дожидался какой-то чернявый мужик. После разговора с ним Семен остался сидеть в трактире с ножом в печени, а мужик порскнул прямо ко двору боярина Велимы. А уж после этого с Велиминого двора разбежалось еще несколько гонцов ажно к пяти боярским подворьям и… дому Московской компании. Когда мне доложили это, я только скрипнул зубами. Ну, лаймы, и здесь без вас не обошлось… ну что ж, сами напросились.

Всех шестерых взяли тепленькими вечером в доме Велимы. Они по первости начали было хорохориться, грозить, что вот они ужо со всеми посчитаются, что все таперича у них попляшут… но, узрев меня целым и невредимым в Грановитой палате, впали в ступор, а затем начали наперебой сдавать друг друга. Пятеро писцов, приведенные Митрофаном, не успевали записывать боярские признания, так что ему также пришлось взяться за перо. К рассвету, когда писцы окончательно изнемогли, а бояр приходилось уже не раз расцеплять, поскольку они в своих взаимных обвинениях дошли уже до рукопашной, я, все это время молча и неподвижно сидевший на ступеньке возвышения, на котором стоял мой трон, наконец пошевелился. И все мгновенно замолчали, испуганно уставившись на меня.

— Кто? — тихо спросил я, хотя ответ на этот вопрос был уже неоднократно повторен.

Но я спросил, и взгляды всех мгновенно скрестились на Велиме. Того перекосило… Я зябко повел плечами, кивнул Митрофану, тотчас исчезнувшему за дверью, поправил шубу, наброшенную на плечи, а затем заговорил тихо и даже несколько печально:

— Ты убил моего друга, боярин… Сам ты мне сейчас совсем не интересен, все что мог — ты уже сделал, все что мог — рассказал, но… ты убил моего друга. — Я тяжело вздохнул. — И что же мне с тобой сделать?

Велима мелко задрожал. В этот момент дверь отворилась, и в палату быстро вошел Митрофан с подносом, на котором лежали застывшие комки вчерашнего картофельного пюре. Митрофан поставил поднос на пол у ног боярина Велимы.

— Так что же мне с тобой сделать? — тихо и задумчиво повторил я, а затем прикрыл глаза. В Грановитой палате установилась такая тишина, что, казалось, волос упадет на пол — и то будет слышно. — Впрочем, — все так же тихо продолжил я, — у тебя ведь есть сын, боярин, не так ли? И не один. А еще дочери… — Я улыбнулся, и все шестеро от этой улыбки невольно отшатнулись назад. — Это хорошо, боярин, — я удовлетворенно кивнул, — это хорошо. Я видел, как умирает у меня на руках мой друг, а ты… тебе, боярин, тоже будет на что посмотреть. Уж это я тебе обещаю…

Велима жалобно взвизгнул и, упав на колени, принялся торопливо, по-собачьи, ртом, давясь и кашляя, жрать с блюда засохшие комки картофельного пюре. Все оторопело уставились на эту картину. Кого-то из бояр разбила икота… Наконец яд, которым была щедро сдобрена картошка, подействовал, и Велима, завыв, повалился на бок, вцепившись обеими руками в живот. Я молча смотрел, как его било, как его гораздо менее крепкий, чем у Немого татя, желудок выворачивало и он блевал, извергая из себя съеденный яд, как он катался по полу, воя и дергаясь в судорогах… а когда он затих, спокойно перевел взгляд остальных бояр.