— Цепь, приготовиться, — прежним тихим, очень ровным голосом скомандовал Дутов, выплюнув травинку. — Пли!

Ударил залп — половина наступающих на ходу повалилась на землю. С флангов дружно врезали пулеметы, звонкий стук их легко раздробил воздух. Шустрый офицерик, похожий на вымахнувшего из глубины земли тролля, некоторое время катился по пространству словно бы сам по себе, невесомо и проворно перебирая ногами, потом подцепил на лету пулю, взвизгнул и завалился в воронку от снаряда — не видно его стало и не слышно, будто никогда и не было…

Через пять минут перед окопами, занятыми дутовской командой, было пусто — ни одной живой души, лишь летали крупные говорливые мухи, да несколько бабочек-капустниц кружилось в безмятежных хороводах. Казаки молча и заинтересованно смотрели на них…

А бабочки всё играли и кружились, переместившись, порхали над мертвыми телами, вызывая ощущение недоумения, горечи, торжества — всё вместе. Это сложное чувство подминало людей, лишало уверенности в себе, словно бы на них навалилась неизлечимая болезнь. Казаки приподнимались над окопами, темными, глубокими, будто ведущими в преисподнюю, над бруствером, словно над рукотворным рубежом, зачарованно следили за бабочками.

Наконец Дутов затряс головой, сбрасывая с себя наваждение, поочередно осмотрел своих товарищей, лежавших рядом, и проговорил устало, не узнавая своего надтреснутого, с глухим хрипом голоса:

— Отдыхайте, мужики. В ближайший час немцы не полезут на нас. — Поискал глазами Дерябина — тот исследовал биноклем цепь кустов, за которыми скрылись отступившие. — Виктор Викторович, назначьте дежурных — пусть неотступно следят за германцами.

Опрокинувшись спиной на стенку окопа, Дутов вдавился лопатками в холодную желтую глину, глянул в серое равнодушное небо. Затевался дождь. Над людьми мелким пшеном вились комары. Войсковой старшина развернулся, глянул вновь на бабочек. Они продолжали кружить над трупами, будто души убитых…

Через час — Дутов рассчитал точно — немцы начали новую атаку, снова изменив тактику, — раз лобовая успеха не принесла, решили ударить с флангов. Ход был несложный. Дутов предугадал его и усилил фланги — послал туда лучших стрелков, тех, которые могут на лету попасть в муху и уже проверены в деле — Еремеева, калмыка Африкана, братьев Богдановых и еще два десятка человек…

На них немцы и наткнулись — те не проворонили противника. На правом фланге фрицы постарались подобраться метров на пятьдесят к казакам — кусты тут близко подходили к окопам, можно было ими прикрыться — но казаки заметили неприятеля еще на исходных позициях, в ложбине за грядою кустов. Еремеев по-разбойничьи громко свистнул в четыре пальца, прокричал что было силы:

— Внимание, славяне, — немаки!

Люди, дремавшие в окопе, мигом повскакали со своих мест.

Но, прежде чем немцы навалились на фланги Дутова, где-то далеко, по ту сторону земли, глухо бухнуло орудие. Сырой непрочный воздух расползся на несколько ломтей, в нем возникла проворная черная мушка, и германский снаряд шлепнулся в берег, в самый урез воды и земли, подняв к небесам рыжий столб. Влажные земляные брызги долетели до окопов. Казаки зашевелились:

— Ну, проснулись швабы… с ночных горшков слезли!

Дутову эта стрельба была не по душе — слишком недалеко от линии окопов лег снаряд. Сейчас проспавшиеся артиллеристы положат второй, возьмут в вилку, а третьим, сделав поправку, уже накроют казаков. От холодка, образовавшегося внутри, он нервно дернул головой, втянул сквозь зубы воздух.

В далеком далеке вновь бухнуло орудие, земля испуганно, как-то по-сиротски дрогнула, раздалось едва слышное шипение, будто гусак отгонял от гнезда, на котором сидела самка, молодого любопытного гусенка.