— А что это за птицы? Вороны, галки?

— Вы уходите от ответа, — мягко заметил сладкий гражданин.

— Не знаю и знать не хочу! — вспылила Лидка. — Если не известно, что это за птицы, то как я могу судить?

— Дальновиднее третья, спустившаяся на каменистую почву. Ей нечего выбирать и не о чем беспокоиться.

Гость со значением посмотрел на бедную женщину, которая начинала выходить из себя, как выходит из кастрюли закипевшее молоко. Лидка даже слегка побледнела, не оттого что хочет сказать гадость, а оттого что не может это сделать сразу и в лоб.

— К чему это? Не пойму, куда клоните…

— А к тому, что от иных действий в своей жизни лучше бы уклониться. Тогда выбор не будет столь трагичен.

— Это намек? — все более накаляясь гневом, пробормотала парикмахерша.

— Не намек, а аллегория… Сейчас, сейчас… Вы все поймете.

Он остановился взглядом на детективе, лежащем на ее тумбочке. Цветная обложка изображала труп мужчины с перерезанным горлом, он лежал на полу ничком, а в спину его воткнула острый каблук неизвестная дама, от которой видны были лишь длинные ноги в ажурных чулках.

— Как вы думаете, она делает депиляцию?

— Наверняка, — ответила парикмахерша.

— Она очень его любила, я чувствую. Это ведь женская проза?

— Допустим, — глухо подтвердила Лидка, по-прежнему борясь внутри себя с желанием брякнуть гадость.

— Всю женскую прозу пишут мужчины.

— Вот уж нет. Там на обложке — автор, и он сфотографирован в юбке.

— Ну точно мужчина, — довольно цинично заметил гость. — Если бы он был женщиной, то сфотографировался бы в брюках. И он, наверное, изменял ей?

— Кто?

— Покойник с обложки.

— Не изменял, а развел на деньги.

— Но остался ей верен?

— Конечно. Иначе бы она вообще его расчленила.

— Можно я закурю? — вздохнул печально незнакомец. — Я не сильно вас обеспокою?

— Не обеспокоишь. Я сама закурить могу, — пообещала Лидия Павловна.

Он виновато улыбнулся. Достал из кармана пиджака похожую на подводную лодку сигару, по-видимому, очень дорогую, специальными щипчиками обрезал ее с обеих сторон и начал раскуривать от зажигалки, причмокивая, как вурдалак над счастливой жертвой в ночь полнолуния.

— Так, значит, об аллегории… Сейчас, сейчас… — Он нахмурил свой лучезарный лоб с прилизанными височками.

Взял в руки детектив. Лег на незастеленную железную кровать рядом и положил книжку себе на живот. Выпустив в потолок облако сладкого дыма, требовательно спросил:

— Что видите?

— Вижу дурака с моим детективом, — не сдержалась Лидка.

— Правильно. А как ведет себя книга?

— Лежит неподвижно. А дурак задает ненужные вопросы.

— Теперь давайте попробуем с вами.

Он встал с кровати и положил детектив на живот Лидке.

— А теперь?

— Ну ладно, хватит! — потеряла терпение парикмахерша. Скинула с себя книжку и засунула ее в тумбочку. — Чего тебе надо, гад? Чего привязался, а?

— Я объясню, — мягко сказал ей тот, кого она назвала гадом. — Книга эта совершенно неподвижна и у вас, и у меня. Но если в животе есть плод, то книга начинает шевелиться, даже если она — женская проза.