— Но кто же этот человек? — мягко спросил Красс. Он оттолкнул носком сапога измятую окровавленную накидку. Поморщившись, вдруг нахмурился, словно начиная осознавать, о чем шла речь.

Я открыл рот, чтобы ответить на его вопрос, но меня опередил Александрос.

— Вот же он! — крикнул он, поднимая руку. И указал пальцем — но не на Красса.

Муммий зарычал сквозь оскаленные зубы. Вскрикнула Гелина. Метробий продолжал ее поддерживать, обнимая за плечи. Ората казался несколько растерянным. Красс стиснул зубы.

Все взоры обратились к Фаусту Фабию. Он побледнел и инстинктивно отступил на шаг. Всего лишь на одно мгновение маска невозмутимого патриция уступила место выражению бездонной злобы. Потом, также мгновенно, он овладел собой, надменно и презрительно окинув взглядом столпившихся.

Рядом со мной пошатнулся и рухнул на красный ковер Экон.

Глава двадцать пятая

Экона свалила жестокая лихорадка. Как только смог, я перевез его на виллу, где измучившаяся Иайа ждала новостей. Она взялась за лечение Экона, настояв на том, чтобы его положили в ее комнате. Затем послала Олимпию в Кумы привезти необходимые мази и травы. Воздух в ее комнате быстро заполнился дымком от жаровней и паром от кипевших в небольших глиняных горшках трав. Она вывела Экона из почти бессознательного состояния, чтобы влить ему в рот приготовленный по ее собственному рецепту отвар. Меня хотели напоить сонным зельем («Это заставит вас забыться по крайней мере на несколько часов, что вам крайне необходимо», — сказала она), но я от него отказался.

Незаметно наступили сумерки. Обед все еще не подавали, и проголодавшиеся то и дело заглядывали на кухню, чтобы перехватить чего-нибудь из оставшейся вчерашней еды. В отсутствие рабов, обычно стеливших постели, зажигавших светильники и выполнявших цикл повседневных работ по дому, время, казалось, остановилось. Только опустившийся мрак напомнил о его существовании. В ту ночь Морфей миновал виллу в Байах. Мы с Иайей и Гелиной бодрствовали в комнате Экона, с удивлением прислушиваясь к потоку вырывавшихся из его уст имен и бессвязных фраз.

Я в тревоге сидел в слабо освещенной комнате Иайи, и в голове у меня вставали все ужасные и удивительные события, вместившиеся в рамки единственного дня.

Наконец я накинул на плечи плащ, зажег небольшой светильник и стал бродить по притихшему дому. В пустых коридорах стоял мрак, нарушавшийся лишь кое-где прорывавшимися полосами холодного лунного света. Выполнявшая поручение Иайи Олимпия вернулась в свою комнату, но тоже не могла уснуть. Через ее дверь я слышал нежное бормотание и вздохи и тихий, искренний смех юноши, расставшегося наконец с пещерой, где проводил дни и ночи в изгнании, и наслаждавшегося теперь среди мягких подушек ласками теплого, знакомого тела. Я продолжал бродить, пока не оказался на дороге к мужским баням, около большого бассейна. Поднимавшийся пар, крутясь, исчезал в сиянии моего фонаря. Я посмотрел в сторону террасы. Две обнаженные фигуры стояли, прильнув друг к другу и облокотясь на перила. Они любовались лунной дорожкой на мерцавшей поверхности залива. В них я узнал Аполлона и Муммия.

Бесшумно и незаметно прошел я от террасы к тропе, которая вела к причалу, повернул к пристройке, поднялся на холм и оказался около длинного низкого здания, куда были загнаны рабы. Дверь была открыта широко и касалась стены. Я постоял и шагнул внутрь, где меня охватила полная тьма, но тут же отпрянул, почувствовав ужасную вонь.