— Значит, Фауст Фабий останется безнаказанным?

— Этого я не говорил. Есть много способов убрать человека в военное время, Гордиан. Даже знатный патриций может получить фатальный удар, объяснить который будет невозможно. Впрочем, этого я вам не говорил.

— Он вам во всем сознался?

— Во всем. Все было точно так, как вы говорили. Они с Луцием выработали свой преступный план во время моего весеннего визита в Байи. Фауст происходит из очень древней, в высшей степени почтенной патрицианской семьи. Ветвь Фабиев, к которой принадлежит Фауст, сохраняет остатки былого престижа, но все они давно потеряли свое состояние. Такой человек может очень ожесточиться, особенно если служит под началом другого человека, да еще стоящего ниже его по рангу, чьи богатство и могущество всегда были и будут намного превосходить его собственные. И все же предательство интересов Рима ради собственного возвеличения, попрание чести Фабиев, оказание помощи армии кровожадных рабов — эти преступления заслуживают больше чем презрения.

Красс вздохнул.

— Мне еще более тягостно думать о преступлениях Луция. Он был слабым человеком, слишком слабым, чтобы придерживаться собственной линии в жизни, ни достаточно мудрым, ни достаточно терпеливым, чтобы положиться на мое великодушие. Я считаю личным оскорблением то, что он использовал мою организацию и расходовал мои собственные деньги, решившись на такую отвратительную, преступную аферу. Я всегда давал ему больше, чем он заслуживал, и вот как он мне отплатил! Мне остается лишь жалеть о том, что он умер так быстро и легко. Он заслуживал куда более жестокой смерти.

— Но почему Фабий его убил?

— Мой приезд не был запланирован и оказался для них неожиданным. Луций узнал о нем всего за несколько дней до моего прибытия. Он запаниковал — в его документах были десятки упущений и нарушений. В эллинге лежали в ожидании отгрузки припрятанные там мечи и копья. Накануне нашего приезда, когда стемнело, Фабий украдкой выехал из лагеря на берегу Лакринского озера и отправился сюда — обсудить с Луцием их дела. Чтобы сбить с толку любого, кто мог бы его увидеть, отправляясь верхом к Луцию, он надел мою накидку, разумеется, без моего ведома. В темноте его вполне могли принять за меня. Однако он не мог предвидеть ни того, как ему придется ее использовать, ни того, что потом он должен будет как-то от нее отделаться. Испачканную кровью накидку он не мог ни оставить на месте преступления, ни положить туда, откуда ее взял. Он оторвал от накидки эмблему и бросил ее в море. Тяжелая серебряная эмблема долетела до воды и ушла на дно, однако накидка зацепилась за ветви деревьев на откосе берега.

— На следующий день я хватился накидки и не мог понять, куда она делась. Даже спросил, не видел ли ее Фабий, но он и глазом не моргнул! Почему, как вы думаете, я каждый вечер надевал эту старую хламиду Луция? Уж, конечно, не для того, чтобы подладиться к вкусу жителей Байи, падких до всего греческого, а просто потому, что пропала накидка, привезенная мной из Рима.

Я посмотрел на него с внезапно зародившимся подозрением:

— Но в ту ночь, когда я предположил, что Луция убили в библиотеке, вы спросили меня, куда девалась кровь. Вы помните это, Марк Красс?

— Отлично помню.

— И тогда я сказал вам, что недалеко от дороги была найдена окровавленная накидка. Вы же должны были сразу подумать, не ваша ли она была!

— Нет, Гордиан. Вы сказали мне, что нашли не накидку, а кусок материи. Вы ни разу не произнесли слова «накидка». Я отлично помню ваши слова. — Он сильно потянул носом, отпил вина и пристально посмотрел на меня. — Ладно, я допускаю, что в тот момент я каким-то образом утратил способность воспринимать происходящее. Возможно, я не придал значения тому, что могло привести меня к догадке.