– Да. Кроме оружия, конечно, оно на экспертизе.

– Едем, – Сиверов поднялся. – Я на сто процентов уверен: ваши люди, Федор Филиппович, что-то упустили. И я не удивлюсь, если то, что нам нужно, будет висеть прямо на стене, на самом видном месте. Помните, как в рассказе Эдгара По? Надеюсь только, что человек, прослушивающий телефон, не сидит по старинке в квартире, и все-таки переключили линию?

– Я распоряжусь, чтобы в квартире никогда не было, когда мы приедем.

– Отлично.

«Я-то надеялся, мне возвращаться сюда не придется. Вот уж, никогда не знаешь, как сложится…»

По всему чувствовалось, здесь совсем недавно проводился обыск. Ручки на всех дверях были обсыпаны коричневым порошком для снятия отпечатков пальцев, такие же пятна остались на стеклах – оконных и в шкафу. Стопки книг, развернутые, лежащие одна на другой газеты… В воздухе все еще витал запах табачного дыма.

«Нервничали ребята, вот и курили», – подумал Глеб.

Все содержимое сумки, кроме коробок с оружием, которые увезли в лабораторию, было аккуратно разложено на столе. На стуле висели брюки с вывороченными карманами.

– Все здесь просмотрели десять раз, Глеб, – безнадежно махнул рукой генерал.

Сиверов зажег все лампы, какие только были в комнате. Еще в первый свой визит он заметил, что ковер над кроватью неровно покрыт пылью, словно на нем что-то висело, а потом это сняли. Глеб забрался с ногами на диван и осмотрел неровно взъерошенный ворс.

Затем аккуратно, большим и указательным пальцем вытащил почти не видную, утонувшую в ворсинках булавку, какой портные скалывают детали еще не готовой одежды.

– Все спортсмены награды на виду держат, вот и он держал их тут, – подумав, сказал Потапчук и показал на медали, лежавшие на столе. – Ленточки-то выцвели, значит, на открытом месте находились. Даже за стеклом, в шкафу, им так не выгореть.

Сервант стоял в темном углу, а ковер висел на солнечной стене. Тут генерал был прав, даже обои там выгорели значительно больше, чем возле серванта.

Глеб взял одну из медалей и примерил ее к тому месту, где обнаружил булавку.

– Даже эта, с самой короткой ленточкой, и то низко болтается, головой задеваешь, когда сидишь. Медали висели вот на этом шурупе, – и Глеб указал на один из шурупов, державших ковер.

Если все остальные были закручены в пробки почти вплотную к стене, то этот немного выступал. Сиверов отчертил рукой линию на ковре, как раз там, где ворс не был примят.

– Вот тут и висели. Булавками, Федор Филиппович, прикалывают что-нибудь легкое – плакаты, открытки, фотографии…

Сиверов взял в руки большой почтовый конверт, найденный в сумке, и высыпал десять раз пересмотренные людьми Потапчука фотокарточки на стол. Он не ошибся: на доброй трети снимков по уголкам виднелись маленькие дырочки от булавок. Эти фотографии, снятые с ковра, отличались от других и тем, что выгорели на солнце. Бумага по краям пожелтела, цвета стали не такими яркими, сместились в коричнево-зеленую гамму.

Генерал Потапчук следил за движениями Сиверова.

Тот раскладывал фотографии на столе так, как раскладывают пасьянс. Он старался расположить снимки в хронологическом порядке, восстановить спортивную карьеру Николая Меньшова. Это было не так уж трудно: иногда на фотографиях попадались транспаранты, на которых были написаны месяц и год проведения соревнований. Если же этого не было, то на медали можно было разобрать год. А если медаль на мелком снимке смотрелась небольшим желто-серебряным пятнышком, то приходили на помощь сами награды, лежащие тут же на столе. По цвету ленточки, по форме, по рисунку Глеб определял, какая из них красовалась в те годы на шее Николая Меньшова.