Я сейчас как решето в руках золотоискателя: мою, мою, бросаю, высыпаю и все жду, пока блеснет крупинка золота. А ну как порода пустая?"

– ., и вот я открыла дверь. Смотрю, а Виктор Павлович лежит. Сперва хотела назад вернуться, подумала, пьян, наверное. У мужчин же, вы знаете, это бывает… – Софья Сигизмундовна прикусила язык, вспомнив, что перед ней тоже мужчина. – А потом вспомнила, никогда за Кленовым такого не водилось. А вдруг сердце? Знаете, Федор, за все время, что мы здесь живем, я его ни разу выпивши не видела, ни в молодости, ни теперь…

Глеб в уме прикинул:

«Если они живут здесь тридцать лет, то действительно знали доктора Кленова совсем молодым…»

– .. Бросилась вниз. Тут как увидела, глаза одного нет, дырка в голове, кровь, очки вдребезги… Я в крик, мужа звать. И знаете, самое странное, я кричу, а в подъезде тишина, хоть бы одна дверь открылась. Только внизу хлопнуло, там у нас замок кодовый. Может, кто был в подъезде, да услышал мой крик и убежал.

Вот ведь какие люди, помочь боятся! А муж говорит, это и был убийца, скорее всего.

– Да, я так думаю, – подтвердил Павел Павлович – он как раз вернулся из кухни и стоял, прислонясь к дверному косяку и глядя в глаза гостю.

– А шаги вы хоть слышали?

– Шаги? – задумалась Софья Сигизмундовна.

– Ну как же, вы открыли дверь, вышли на площадку и если кто-то спускался к выходу, то должны были слышать его шаги. Подъезд у вас старый, гулкий…

Софья Сигизмундовна сидела, зажмурив глаза, пытаясь припомнить, слышала она что-нибудь или нет.

Вспомнила абсолютно точно, в подъезде царила полная тишина.

– Нет, шагов я не слышала. – И тут она прикрыла рот рукой. – Так значит, это и впрямь убийца у двери стоял?

– Может быть.

Ничего такого, за что можно было бы зацепиться, не прозвучало. Но женщина уже разговорилась, в деталях вспомнила тот злополучный день, жила в нем, раз могла мысленно вернуться туда и вспомнить то, на что тогда не обратила внимания.

«Самое время», – решил Глеб – он всегда чувствовал, когда следует задать вопрос, который тебя интересует, так, чтобы вопрос этот показался собеседнику пустяковым: только тогда он ответит на него честно, легко вспомнит как и что было.

– Телефончик, как я понимаю, вам починили?

– Да, на следующий день, – оживилась Баратынская. – Мне повезло. Муж-то мой, какой из него мастер, просто скрутил провода. Хрипело там в трубке, трещало, куда-нибудь дозвониться – невозможно. А назавтра иду я из магазина, а тут он с чемоданчиком, словно сам Бог мне его послал.

– Где же вы его встретили, на крыльце или в подъезде?

– На крыльце. Сразу поняла, что телефонный мастер, провода разноцветные из чемоданчика торчат, спецовка… Хотя даже не чемоданчик, а ящик с двумя ручками, самодельный, железный.

– Наблюдательная вы, Софья Сигизмундовна.

– Ой, знаете, раньше я любую мелочь запоминала.

Теперь уже не то, хотя на склероз не жалуюсь.

– А этот мастер молодой был?

– Молодой, – понятие «молодой» в устах Софьи Сигизмундовны могло колебаться от двадцати до пятидесяти. – Я думаю, немного моложе вас, но повыше, в плечах пошире. На спортсмена похож, а может, и есть спортсмен. Волосы у него еще такие светлые, чуть-чуть вьющиеся. У моего мужа такие в молодости были, – Баратынская говорила о Павле Павловиче так, будто его сейчас не было вместе с ними.

После упоминания цвета волос, Глеб машинально глянул на Баратынского, но тот был лыс как колено.