Худшим, тем, что действительно повергло Ларкина в уныние, был вид жителей Уранберга, оборванных и рыдающих, смотревших передачи. Не похоже, что они находились под принуждением. Люди просто стояли на углах улиц, в скверах и на просторных торговых площадках, пялясь в экраны, пока их разум понемногу разлагался под тлетворной бомбардировкой варп-ложью.

Маквеннер уверенно вёл Призраков. У него был отличный инстинкт, позволявший им избегать пеших патрулей, он увлекал их в укрытие каждый раз, когда наверху проходил спидер. Они оставались вне поля зрения толп, и лишь однажды им пришлось заставить замолчать человека, увидевшего их. Мужчина средних лет всего лишь вышёл во двор, через который они перебегали. Он уставился на них, не говоря ни слова, а затем просто повернулся и медленно пошёл в свой жилой корпус.

Мэрин оторвался от группы и проследовал за мужчиной в здание. Несколькими минутами позднее, он вновь появился, и они продолжили путь.

Никто не спрашивал Мэрина, что он сделал. Все знали. Все знали, что первоочередной задачей является сохранение секретности операции так долго, как только возможно. Это было необходимое зло. Такое же, как и расстрел спасательных команд. Необходимое зло.

Ларкину это сильно не нравилось. «Необходимое зло» казалось ему одной из тех заумных фраз, которыми пользовались люди, чтобы извинять ошибки. Во всей фесовой галактике и так хватало ненужного зла, и не было необходимости специально умножать его.

В конечном счёте, тем, что ему действительно не нравилось, был тот факт, что Мэрин не выказывал эмоций. Он оставался спокойным, невозмутимым. Быть может, этой особенностью мог бы восхититься Роун или даже сам Гаунт, как чрезвычайно профессиональной преданностью долгу. Но Ларкин думал, что относился бы к этому проще, если бы Мэрин хоть раз продемонстрировал каплю сожаления или огорчения.

Перед самым рассветом 224-го числа Призраки остановились передохнуть, укрывшись на первом этаже заброшенной ткацкой. Как только начался дневной цикл, передвижения пришлось ограничить, и им нужно было закинуться пайком и урвать немного сна. Помещение ткацкой, разграбленное и затем заколоченное, возвышалось над небольшой городской площадью, заполненной сожжённой техникой и разбросанным хламом. Экран публичного оповещения на противоположной стороне площади изрыгал последние тирады проповедников Слэйта. Горожане, столпившиеся вокруг костров, разведенных в бочках из-под масла, глядели передачу.

Призраки поели, затем Кёрен заступил на первую вахту.

Он разбудил их всех примерно через два часа. Снаружи всё ещё было темно. Лампы, которые должны были автоматически включиться в начале дневного цикла, разбиты. Уранберг казался погружённым в постоянные сумерки, что, как понял Маквеннер, чрезвычайно поможет их продвижению.

Кёрен разбудил их из-за передач.

Проповедники заткнулись, и прошло добрых пятнадцать минут, в течение которых на экранах не было ничего кроме помех.

Затем появился Саггитар Слэйт.

Он был до смерти ужасающ.

Им показывали несколько смазанных снимков издалека, на которых предположительно был запечатлён Слэйт, в ходе инструктажей перед заданием, неопределённые предположения о ком-то высоком и крупном, но ничего, что могло бы дать портретное сходство.

Лицо на экране было абсолютно безволосым: лысым, выбритым, лишённым даже бровей и ресниц. Его уши грубо оттянулись под весом и количеством заклёпок и колец, продетых в них. Они выглядели как гребень ящерицы. Зубы Слэйта представляли собой хромированные треугольники – будто наконечники кинжалов. Три больших, старых косых шрама пересекали каждую щёку: ритуальные порезы, сделанные в ознаменование его пакта с Урлоком Гором. Он носил белый меховой плащ поверх шипастой тёмно-бордовой силовой брони. Его глаза представляли собой белые щёлки без зрачков.

Его голос был словно мягкий, неясный трепет ночного кошмара, пробудившего спящего ото сна без чётких воспоминаний о том, чего он испугался.