– И хорошо еще, если весной они уйдут. А если им тут понравится?

– Ну вот, ты уже дань платить собрался! А конунг у нас на что?

Несколько ближайших к Асгейрову двору жилищ опустело: не дожидаясь, пока придут забрать их хлеб, скот, одеяла и женщин, бонды снимались с места, со скотиной, домочадцами и самыми нужными пожитками бежали просить пристанища в усадьбах поближе к конунгу. День и ночь, даже у себя дома, мужчины не расставались с оружием. Женщины не выходили со дворов, и Хильда была единственной, кто осмеливался показываться за ворота. Вопреки настояниям родных, она не желала сидеть взаперти, когда такое творится, и вместе с Рери и Харальдом ездила по округе, собирая людей. Рери был возбужден и весел: возможность совершить подвиг пришла к нему домой, и он был уверен, что в близкой битве отличится на славу.

– Вы рано собираетесь платить дань каким-то разбойникам! – говорил он перепуганным бондам. – У вас ведь есть конунг, а еще есть мы, сыновья прославленного Хальвдана Ютландского! И пока мы живы, в Смалёнде никто не будет собирать дань, кроме законного конунга!

Иные считали Хрёрека сына Хальвдана чересчур самонадеянным для семнадцатилетнего парня, который ничем еще, по большому счету, не отличился. Но при виде его уверенного, даже немного насмешливого лица, его сердито суженных серых глаз, отливавших сталью, даже бондам становилось стыдно той суеты, которую они подняли.

Наконец подошел Берг харсир. С ним было десятков семь разнородного войска: каждый бонд собрал своих сыновей, прочих родичей и работников. Пришло время показать, не впустую ли каждую весну на тинге проводится оружный смотр.

– Так ты думаешь, конунг, что мы одолеем этих людей? – спрашивал Берг, уже старый, лет пятидесяти, широкий, круглолицый мужчина с крупным носом и большой густой бородой, закрывавшей всю грудь. Он носил прозвище Одноглазый, но этим ему скорее льстили: оба его глаза были на месте, но левый, мутный, будто оловянный, уже несколько лет не видел, что, конечно, мешало ему биться.

– У нас почти две сотни бойцов, вдвое больше, чем у разбойников.

– Но там настоящие бойцы, а у нас так, одно название! Я не уверен, что все эти бонды и пастухи не побегут, как только запахнет настоящей кровью.

– Но мы-то с тобой не побежим, да, Берг харсир? – Ингвар конунг улыбнулся. – Ты уже стар бегать, тебе самое время доблестно погибнуть в битве, чтобы избежать пустячной стариковской смерти. В походы ты уже не ходишь, так когда же тебе еще представится такой удачный случай?

– Спасибо за заботу о моей чести. Ты помнишь о своей хромой ноге, конунг?

– Значит, я ни в коем случае не побегу! – с удовлетворением отвечал Ингвар, будто вдруг открыл в своей хромоте новое достоинство. – А пока конунг не бежит, его войско сражается.

– Брат, лучше бы тебе остаться дома! – в который уже раз умоляла фру Торгерд, заламывая руки. – Поручи войско Вемунду харсиру, он здоров и опытен! А насчет твоей ноги Берг харсир совершенно прав – для тебя слишком опасно вступать в поединок с разбойниками! Ты же не хочешь оставить свою землю без конунга, пока твой сын еще так юн!

– О чем ты говоришь, сестра! Я испытал уже все хорошее, что может дать жизнь: у меня были походы и битвы, слава и добыча, у меня были хвалебные песни, красивые женщины, верная дружина, добрая жена и прекрасные дети. Мне нечего желать в жизни, кроме достойной смерти. Конечно, все эти люди правы: в битве с викингами нам придется нелегко, но напряжение всех сил души и тела пробуждает удачу, заложенную в человеке! Вот и выходит, что смело идти навстречу опасности, даже на хромых ногах, – это наилучший способ победить.