— Может быть, пойдем? Пока я… э-э…

— Пожалуй, — проговорила она, поправляя шляпку. Ветровое стекло тем временем уже занесло снегом, и Брим, выйдя, ушел в сугроб по щиколотку, хотя улицу явно расчищали не более метацикла назад. Он обошел машину, дождался, когда пройдет рабочий с энерголопатой, помог выйти Марше, и они направились к двери под вывеской, исписанной старинными содескийскими буквами.

Брим открыл тяжелую дверь, и навстречу хлынула волна тепла, насыщенного запахами вина, хогга-пойи, сигарет муокко, духов и всевозможных специй. Вторая дверь открылась в шумный, освещенный свечами зал с низкими стропилами потолка и закопченными стенами, где слышался гул голосов и звон хрусталя. Но все покрывали звуки задумчивой, меланхолической содескийской народной музыки, шедшие от трех громадных струнных инструментов, называемых акьялалабами. Огромный рыжеватый медведь, весь в черном, не считая белой накрахмаленной рубашки и красной ленты на шее, с приветливой улыбкой поклонился вошедшим.

— Добро пожаловать в ресторан Гровника, — сказал он по-авалонски, оглядел зал и сверился с засаленного вида дисплеем у себя на конторке. — У меня осталась только одна кабина, но я с большим удовольствием провожу вас туда.

Брим не успел еще ответить, как Марша кивнула и сказала что-то медведю на его собственном языке, вызвав у него широкую улыбку. Метрдотель поцеловал Марше руку, еще раз поклонился Бриму, сделал знак официанту и повел гостей сквозь дымный полумрак к деревянной кабинке у стены, покрытой содескийской народной росписью — судя по всему, подлинной. В соседней загородке двое таинственных Ночных Торговцев держались за руки над бокалами с темно-красным вином, за ближним столиком четверо молодых медведей в костюмах какой-то гильдии обмывали нечто очень важное — по крайней мере для них. За столиками сидели люди, слишком занятые, чтобы обращать внимание на двух своих соплеменников, одетых скорее для придворной церемонии, чем для посещения местного кабачка, хотя бы и столь популярного, как «У Гровника».

— Не знал, что вы говорите на их языке, — заметил Брим.

— Я это делаю не слишком хорошо, — слегка зарумянилась она. — Просто у меня такое хобби. Стараюсь хотя бы немного овладеть языком тех мест, куда нас посылают.

Брим заказал бутылку любимого логийского и сел напротив Марши.

— Очень полезное хобби. Я сам сумел выучить только лигерский фертрюхт — да и то потому, что это помогало мне заработать на хлеб, когда я был мальчишкой.

— Какая ирония, не правда ли? — засмеялась она. — Если учесть, что вы почти всю свою жизнь сражаетесь с ними.

— Я и сам не раз об этом думал. — Официант в белом переднике и высоком поварском колпаке подал им вино. Брим нахмурился, пробуя превосходный напиток. — Это подлое племя. Думаю, вы с послом тоже не слишком их обожаете.

— Зато они обеспечили нам несколько великолепных назначений, — улыбнулась Марша, пригубив свой бокал. — Не будь с Лигой столько хлопот, дипломатический корпус совсем бы захирел, и…

— И что?

— Ну, наверное, я не изучила бы так хорошо галактику… и ее многочисленные языки.

— А сколько вы знаете? — Брима все больше очаровывала эта скромная женщина, оказавшаяся на поверку столь же умной, как и красивой.

Она, подумав немного, улыбнулась.

— Я вообще-то не считала, но, кажется… По настоянию Брима она вспомнила двенадцать языков и диалектов, включая и его родной карескрийский, который для большинства жителей Империи звучал почти как иностранный. За следующий метацикл Брим убедился, что не совсем еще разучился отдыхать — он просто забыл, как это делается.