— Нет, благодарю. Недавно отужинал.

Комиссар бросает взгляд на жену, сидящую за столом напротив. Она очень худа, и под темными, погасшими глазами, еще больше подчеркивая увядание, залегли тени усталости. Губы сурово поджаты. Весь город знает, что эта иссохшая печальная женщина была когда-то очень красива. И счастлива. Давным-давно, много лет назад — до того, как потеряла единственную дочь. Нет, возражают другие, до того, как замуж вышла. Что я вам расскажу, соседка… Такое только у нас в Кадисе возможно… Быть женой комиссара Тисона — считай, сидеть в кандалах днем и ночью. Неужто правду говорят, он ее бьет? «Бьет» — это бы, кума, еще полбеды. Я вам говорю. Если бы только бил.

— Ампаро, мы с профессором пойдем в гостиную.

Женщина не отвечает. Только рассеянно улыбается гостю и левой рукой с поблескивающим на безымянном пальце обручальным кольцом катает по скатерти хлебный шарик. Еда на тарелке нетронута.

— Присаживайтесь, профессор. — Тисон взял керосиновую лампу и покручивает колесико, увеличивая пламя. — Кофе?

— Нет, благодарю. Спать не буду.

— А я в последнее время глаз не могу сомкнуть что с кофе, что без. Ну, сигару-то все же выкурите со мной? Забудьте ненадолго свой рапе  .

— От сигары не откажусь.

Окна маленькой уютной гостиной — сейчас они закрыты — выходят на Аламеду; обтянутые узорчатым шелком резные стулья и кресла, столик с грелкой-жаровней, придвинутое к оклеенной обоями стене пианино, к которому не прикасались уже одиннадцать лет. Аляповатые картины, несколько гравюр, на ореховой полке — десятка три книг: по истории Испании, по муниципальному здравоохранению, сборники королевских указов в бумажных обложках, словарь испанского языка, пятитомный «Дон Кихот», «Романсы о Германиях и Словарь» Хуана Идальго, тома, посвященные Кадису и Андалусии из серии «Ежегодник Испании и Португалии» Хуана Альвареса де Кольменара.

— Вот попробуйте-ка эту. — Тисон открывает ящик с сигарами. — Два дня как из Гаваны.

И достались, кстати сказать, даром. Без пошлин. Восемь вместительных коробок с первоклассными сигарами комиссару вручили как часть платы — а еще 200 реалов он получил в серебряных дуро — за то, что признал действительным сомнительный паспорт одного приехавшего в Кадис семейства. Барруль, едва раскурив сигару, кладет ее в массивную металлическую пепельницу, украшенную изображением гончего пса, поправляет очки, раскрывает папку и кладет перед Тисоном несколько рукописных листков. Потом снова берет «гавану», попыхивает ею и с легкой довольной полуулыбкой откидывается на спинку стула.

— Следы на песке, — повторяет он, медленно выпуская дым. — Думаю, это имеет к нему отношение.

Тисон проглядывает листки, исписанные почерком профессора. Что-то знакомое: «Всегда, как посмотрю, о сын Лаэртов, врагам удар готовишь ты нежданный…»

Да, он читал это раньше. Когда-то давно. Страницы пронумерованы, но нет ни заглавия, ни названия. Это диалог Афины и Одиссея. «След свежий узнать стремясь — ты, как собака лаконская, вынюхиваешь цель…»  Комиссар, зажав сигару в зубах, поднимает на гостя вопросительный взгляд.

— Не помните? — спрашивает Барруль.

— Смутно припоминаю.

— Я давал вам читать сколько-то времени назад… Это Софоклов «Аянт» в моем переводе — отвратительном, надо сказать.

Профессор напоминает: в юности он какое-то время задавался целью — так и не достигнув ее — перевести на испанский трагедии Софокла, собранные в том первого печатного издания, которое вышло в Италии в XVI веке.