Главврач торопливо объяснял, не сводя глаз со сверкающей стали ножа.

– Я тоже в Тбилиси был, – поведал капитан. – Правда, несколько дней… – помахал ножом. – Трофей, – пояснил. – В полсекунды отрезает голову… Барану…

Теперь главврач поглядел на шрам капитана не вскользь, а взглядом все понимающего, бывалого человека.

– Прощайте, гражданин психиатр!

– Я – товарищ, – буркнул под нос главврач. – И тоже воевал…

Капитан сунул нож в сапог, а старый сын немецких коммунистов еще долго прислушивался к наступившей тишине. Ему казалось, что капитан, сообщивший по рации: «Бехтерев, Бехтерев, я – Фрейд, через минуту в шестом», – вовсе не ушел, а стоит сейчас за дверью с оголенным ножом и поджидает его, чтобы отрезать голову, как барану.

Главврач и раньше отмечал у себя симптомы мании преследования. Или это старческие мании?.. На покой…

То, что происходило в тринадцатом боксе, более напоминало не задержание, а бой раненного зверя с людьми.

Когда лысому попытались завести руки за спину, чтобы защелкнуть на них наручники, он неожиданно дернул плечами, да так, что стокилограммовый омоновец отлетел к стене. Благо, она была обтянута мягким спецматериалом, иначе бы голову отбил.

– На хрена рубаху развязали! – заорал капитан. – Синицын, Пробкин, Выхин – в бокс!

За тем, как лысый в одно движение сломал Синицину руку, а Пробкина столкнул лбом об лоб с Выхиным, тем самым обоих выведя из строя, наблюдал профессор Фишин. Глядя на схватку, он безо всякой тщеславной мысли отмечал, насколько точна его монография.

– Все назад! – приказал капитан.

Увечные отшатнулись, омоновец вытащил из подмышечной кобуры короткоствольный пистолет и, почти не целясь, дважды выстрелил резиновыми пулями лысому в лоб.

Лысого качнуло из стороны в сторону, и прежде, чем он упал, капитану показалось, что глаза придурка засветились, словно фонарики. Он подумал, что надо скорее валить из психушки, а то, не ровен час, сам двинешься!..

Ехали обратно молча. Лишь стонали раненые. Главврач, правда, предлагал оказать омоновцам медицинскую помощь, но капитан от греха подальше отказался, опасаясь за психическое здоровье своих бойцов.

На заднем сидении автобуса был уложен куль со спеленатым по рукам и ногам лысым преступником. Он пришел в себя и смотрел тоскливо черными глазами в потолок автобуса.

На предпоследнем сидении расположился дюжий боец Карлов, к руке которого была пристегнута тонкая кисть Сашеньки Бове. Капитан подумал, что девушка похожа на дочку бойца Карлова, настолько она была миниатюрной.

Левая бровь Сашеньки была заклеена лейкопластырем, а под глазом наливался спелостью синяк.

«Какую красоту испортил, подлец!» – подумал капитан, поискал глазами жирный затылок мента Пожидаева, перебрался к нему на сиденье и по дружески обнял.

– Не сбежит? – поинтересовался тихо.

– Козявка то? Ха ха!.. От старшины Пожидаева еще никто не сбегал! А если вы, товарищ капитан, думаете, что пигалице наручники велики, то это специальные, сам подгонял, для юных проституток…

Старшина чувствовал тяжесть руки командира, патетически думал, что человек в погонах всегда поймет другого человека в погонах, но тут рука омоновца погладила его по выбритой щеке со стороны окна, а потом неожиданно зажала рот, так что не вякнуть, ни пикнуть, причем большой палец этой мозолистой пятерни полез Пожидаеву прямо в левую ноздрю, внедряясь все глубже и глубже.

– Мы баб не бьем, – прошептал капитан и улыбнулся широко, да так приветливо, что со стороны казалось – лучшие друзья они с ментом.