Палец капитана лез все глубже, достигнув аденоидов. Пожидаеву хотелось орать от боли, но рот был намертво зажат. Он чувствовал, что ноздря вот вот лопнет, вспотели ноги, а капитан все не прекращал пытки, наверно, желал добраться до ментовского мозга.

– Сейчас пойдешь и снимешь с нее наручники! – шепотом приказал омоновец. – Понял?

Старшина как мог гыкнул, изображая всеобъемлющее понимание ситуации, при этом скопившаяся во рту слюна испачкала ладонь капитана, и тот еще минуту с отвращением оттирал ее об обмундирование Пожидаева…

Приехали в Тверской отдел, и под расписку капитан сдал задержанных ментам.

В коридоре раскорячился на костылях Душко, и когда, мимо пронесли лысого, а затем провели докторицу с изуродованным лицом, рядовой вдруг почувствовал в груди какое то незнакомое препятствие, мешающее дыханию, к глазам подступило что то горячее, но тут он расслышал удовлетворенный голос Хренина:

– Взяли скотов!

Горячее тотчас отступило от глаз, сердце Душко сжалось, и ему вдруг стало необходимо умереть. Он всем нутром возжелал, чтобы препятствие дыханию вовсе перекрыло доступ воздуху и…

– Ишь ты! – продолжал Хренин. – На сотрудников покушались!

– Заткнись, скотина! – выдавил Душко.

– Чего?.. Чего ты?.. – оторопел старший сержант. – Все по нашему вышло!

Душко отставил костыли и закрыл лицо руками.

По коридору прошагал старшина Пожидаев. Он, несмотря на полыхающую сиреневым цветом левую часть носа, состоял в хорошем расположении духа.

– Еще сопротивлялись, суки! – пояснил он про свой нос.

Хренин понимающе кивнул и подумал, что, не ровен час, действительно медаль дадут.

Все следственные мероприятия отложили до утра, так как начальник отдела полковник Журов находился в Главке, а после Главка он никогда в отдел не возвращался, дабы не портить себе настроение после просторных кабинетов с секретаршами, пахнущими Францией.

Старшина также покинул отдел раньше по причине нанесенных повреждений, за ним Хренин – лечить ребро, лишь Душко остался с утра, удивляя ночных дежурных своей маетой.

– Шел бы ты домой! – жалел его дежурный Федорыч. – Ведь пулю только вытащили. Добегаешься до горячки!

– Не знаешь, Федорыч, задержанных в обезьянник поместили?

– Это которые в тебя стреляли? Ты что! По камерам развели!..

Сашенька никак не могла заснуть, а потому сразу услышала призывный шепот.

– Доктор, вы здесь?

Этот тихий призыв сразу разбудил старую бомжиху Свету, задушившую шарфом своего сожителя, который не желал собирать вторсырье, эксплуатировал ее по женской и материальной части, колотил регулярно, за что в сердцах и был умерщвлен в Великий Пост.

– Щещаш шебя на хоровод поштавят! – захихикала шепелявая Света. – Вот удивишься, шкоко у бабы дырок!

– Отвали! – цыкнула на бомжиху Сашенька. – Я здесь…

Душко сел под дверью камеры и заговорил:

– Это все из за меня!.. Я не хотел… Простите меня!..

– Да кто вы? – удивленно вопрошала Сашенька.

– Я тогда на бульваре был… Душко моя фамилия… Рядовой Душко…

Он почувствовал ее запах через дверную щель. Так пахли девушки, которых он видел чаще всего издалека, которые даже в фантазиях его жили лишь мгновение… В мозгах закружилось, и он опять запросил прощения, да так искренне и настойчиво, как обычно каются дети.

А она все не понимала.

– На каком бульваре?

– На Страстном… Милиционер я… Это мы лысого обнаружили… Без уха…

– Вспомнила… Были милиционеры… Лиц только не помню… Далеко было… Надеюсь, вы не жирный?

– Нет нет, я не Пожидаев, я – Душко…

– А за что вы прощения просите?

Рядовой замялся.