Такие же петушки клевали смородину на рукавах Малины, ещё не старой женщины со свежим, ясным лицом, на котором ярко выделялись чувственные, полные губы.

— Вечеля, ты уж обожди со своей дергучей, — сказала она кривому мужичку, бережно принимая у Жданы Яра. — Вон, дитё как страждет… Посиди покуда на лавке туточки.

Голос у неё тоже был сочный и грудной, тёплый и гибкий, как кошачья спинка, а глаза — зоркие, желтовато-карие, рысьи. Вечеля согласился, что его недуг не требует неотложной помощи, и уселся на отведённое ему место, устроив узелок на коленях, а Яра уложили на застеленную войлоком лежанку на печке.

— Иди-ка, госпожа, сюда, разоблачай дитя своими материнскими руками, — позвала знахарка. — Главное — грудь ему открой.

Ждана поднялась на ступеньки деревянной печной лесенки и раскутала сына, закатав спереди рубашку, и Малина растёрла малышу грудь какой-то мазью с тяжёлым и резким запахом, а потом накрыла старым овчинным тулупом.

— Пусть пока так прогреется, а к вечеру можжевеловым паром в бане подышит. Вы, гости дорогие, — обратилась она к остальным, — садитесь к столу, в ногах правды нет…

Руки её плавно гнулись, как лебединые шеи, когда она брала из пучков и смешивала травы для грудного сбора. Варево, булькавшее в горшке, было убрано с огня и укутано несколькими полотенцами для настаивания.

— Ничего, ничего, — ласково и напевно приговаривала Малина. — Изгоним горесть-хворобу, уйдёт как миленькая… Яснень-травы отвар во первую голову дать бы надо, чтоб от хмари очистить, да настаиваться ему ещё седмицу, чтоб полную силу набрать. Ну, да и завтра он действовать будет, хоть и не так хорошо, как до конца выстоявшийся-то.

— И не страшно тебе с вышивками такими открыто ходить? — спросила Ждана знахарку.

Та, с усмешкой прищурив рысьи глаза, ответила:

— Да ведь ты и сама этим грешна, голубушка, почто меня-то спрашиваешь? А чему быть, того не миновать.

Вышивки Жданы скрывались под верхней одеждой, как же знахарка их увидела? А её дочь тем временем выставляла на стол простое, но сытное угощение: щи, кашу, ватрушки с творогом, клюкву в меду. Отказываться путешественники не стали — тем более, что животы у них давно подвело от голода.

— Что в углу сидишь, Вечеля? Иди к столу, — позвала Малина и кривого мужичка.

— И то дело, — охотно отозвался тот.

Малина тем временем покликала щупленького веснушчатого мальчика:

— Боско, напои коней дорожных, да корму им задай!

Паренёк был, вероятно, ровесником Радятко, но далеко не таким рослым и крепким. Из тёплой одежды на нём болталась женская меховая душегрейка — видимо, с плеча Малины или её дочери.

Ласковое тепло накрыло Ждану, уютной тяжестью опустившись на плечи — так, что и с места не сойти. Да, стоило проделать такой путь, чтобы встретить этот надёжный приют, в котором нет места предательству и обиде. Яр тем временем покашлял, заворочался и повернулся на бок; ему стало жарко на печи, и он откинул тулуп.

— Не надо, не раскидывайся, миленький, — сказала Малина, подходя и снова укутывая его. — Жар костей не ломит, а тело правит… Печка-кормилица — в хвори помощница.

— Ма-атушка, — протяжно позвал ребёнок.

Ждана встала из-за стола и поднялась на лесенку, погладила влажные от пота волосы сына. Он, тут же успокоившись, скоро заснул.