— Закрой дверь!

Доброданово «убери детей» прозвучало похоже, когда он вернулся раненый с той роковой княжеской охоты. Дверь закрылась… Наверно, это сделал Радятко. Половицы заходили ходуном под ногами, веники из трав зашуршали и посыпались на Ждану, а в сенях под рогожкой уже не было тела Малины: оттуда выглядывала чёрная кошачья мордочка. Мальчик в душегрейке, улыбаясь сквозь слёзы, гладил пушистое создание, тепло приговаривая:

— Матушка… матушка… Никому тебя не победить — ни человеку, ни зверю.

Дверь резко открылась, точно от пинка, и в дом тяжело шагнула Северга, вся забрызганная кровью. Бросив на стол увесистый кусок мяса с кожей, она промолвила:

— Вот это я понимаю — еда. Зажарь мне его, княгиня.

Только горьковато-целебный запах сухих трав не дал желудку Жданы вывернуть содержимое наружу. Кожа на мясе, упавшем на стол с влажным шлепком, была человеческой.

— Вырезка, — усмехнулась Северга, скаля в улыбке розовые от крови клыки. — Нежное мясцо, сочное.

Вся усыпанная травами, Ждана сидела в ледяной неподвижности у стены. Радятко пытался помочь ей встать, но она лишь мотнула головой: не надо. Северга, со стальным стуком бросив на стол перчатки и оглядев себя, промолвила:

— Ух, вот теперь мне точно нужна баня.

Одеревеневшими пальцами Ждана теребила и крошила сухие листья мяты. Мужиков было с десяток, не меньше. Неужели всадница всех их зарубила? Или они со страху разбежались? Десять крепких мужчин не справились с одной женщиной! Хотя — какое там… Она — воин-оборотень, они — простые землепашцы с вилами.

Пальцы пахли мятой, а с куска мяса на краю стола капала кровь.

— Ну, ребятушки, топите баню докрасна, — сказала Северга Радятко и Малу. — Чтобы раскалённая была! А то вашей матери худо будет.

Радятко подошёл к печке, встал на лесенку и дёрнул брата за рукав.

— Пошли. Пошли, кому говорят!

Глаза Мала по-прежнему остекленело следили за Севергой — он и с печки слезал, беспрестанно косясь на неё. Яр затих — не кашлял и не метался, и тревога волком взвыла в душе Жданы.

— Молю, спаси его, — сипло проговорила она, когда сыновья вышли, уведя с собой Боско, прижимавшего к себе невесть откуда взявшуюся чёрную кошку.

Северга кивнула в сторону мяса.

— Жарь. Баня долго будет топиться, успеем и пообедать, и переварить.

Ждана вжалась в стену. Слёзы всё-таки просачивались сквозь зажмуренные веки.

— Не проси… К человечине не притронусь.

— Зря брезгуешь, — усмехнулась Северга. — Человечинка-то не хуже свинины или говядины будет. Ну, как хочешь, я и сырое могу есть. Так даже лучше.

Вынув из чехла широкий боевой нож, она отхватила им небольшой кусок мяса. Кое-как поднявшись и зажимая ладонью нос и рот, Ждана села на лавку. Глянула искоса в окно: на дворе — никого. Впрочем, обзор был неважным.

— Спаси моего сына, прошу тебя, — измученно повторила женщина.

— Да спасу, не страдай, — хмыкнула Северга, жуя. — Всему свой час.

Ждана снова метнула взгляд в окно: Боско стоял посреди двора. Выпустив кошку из своих объятий на землю, он напряжённо глядел ей вслед. Та чёрной гибкой молнией вскочила на плетень, изящно прошла по нему, задрав пушистый хвост, и исчезла из виду.

— Не горюй по своей знахарке, живёхонька она, — сказала Северга, отправляя в рот новый кусок человечины. — Колдунью не так-то просто убить. Она лишь на какое-то время потеряла людской облик. Может, и вернётся когда-нибудь.

Эти слова подтвердили догадку Жданы. Мертвящая боль разжала хватку, и сердцу стало легче: запах мяты успокоил его и окутал солнечным летним теплом — будто сама Малина ей ободряюще улыбнулась.