Дарёна не могла этого сказать: тягостный сон о Цветанке выпил из неё все силы. Холод тумана ещё щекотал ей ступни, а в душе отдавалось эхо ужаса, горечи и недоумения от вида этих странных, звериных глаз подруги. Девушка ещё раз покосилась на окно. Солнце ещё не вставало, а Млада была уже на ногах и принимала гостью — весьма важную, судя по тому, что её следовало величать госпожой.

— Благодарствую, спалось хорошо, — покривила душой Дарёна, садясь в постели. — Я сейчас встану.

— Вставай, одевайся и выходи в горницу, — кивнула Млада, ставя лампу на подоконник. — Госпожа Радимира хочет на тебя поглядеть. Да надень вон ту одёжу, что на сундуке приготовлена. Твоё-то платьишко совсем истрепалось.

Она вышла, а Дарёна, потрогав лоб, нехотя спустила ноги на пол. Лоб был чуть горячим… А может, ей это просто казалось. Радимира… Раскатистое, сильное имя, звучное, как горный водопад.

На сундуке её ждала добротная, даже богатая одежда, искусно вышитая цветным бисером. Надев длинную белую рубашку, поверх неё Дарёна натянула атласный светло-голубой кафтан с отделкой из золотой тесьмы и с широкими, как колокола, рукавами. К нему прилагался узкий плетёный поясок с кистями на концах. Кафтан был тонок и почти невесом, облегал стан плотно, а застёгивался не до самого низа, открывая между своими полами роскошную вышивку подола рубашки — плотную, переливчатую. Немало дней, наверно, потратила мастерица на этот сложный, неповторимый узор с солнышками-оберегами — знаками богини Лалады… Их не принято было вышивать в Воронецком княжестве, земле Маруши; там вышивали змей и рыб, зверей, птиц, листья, траву. Но с детства на сорочках Дарёны всегда красовалось яркое солнце — такое же, как и на этой белогорской рубашке. Дарёна была готова поклясться, что узнавала руку, выполнившую его.

Обув новые сафьяновые сапожки, она заплела волосы и обвязала лоб лентой. У неё дрожали колени, когда она открыла дверь и вышла в горницу, освещённую такой же масляной лампой, с какою вошла в спальню Млада. Пламя на фитиле горело высокое и яркое, почти неподвижное, и в его свете внушительно поблёскивала чешуйчатая кольчуга на груди гостьи.

Дарёна не ошиблась: Радимира отличалась прекрасным сложением, а сверкающая броня придавала её виду ещё больше грозной мощи. Впрочем, когда она поднялась с лавки, стало ясно, что в росте она уступала Младе. Железо в виде кольчуги и наручей покрывало только верхнюю часть её тела и на треть — бёдра, а обута ранняя гостья была в высокие тёмные сапоги из плотной, жёстко выделанной кожи. На столе блестел богато украшенный круглый шлем, на лавке лежал отстёгнутый ремень с мечом и кинжалом в ножнах, а также тёмно-коричневый плащ. Цвет волос Дарёна не угадала: они были светло-русыми, слегка волнистыми, до плеч. С широкого лица с довольно крупным для женщины горбатым носом на Дарёну острыми искорками блеснули прозрачно-серые глаза, внимательные и пронзительные, жёсткие, но не злые. По бокам волевого неулыбчивого рта, несмотря на свежий вид кожи, пролегли уже неизгладимые суровые морщинки.

Смутившись от воинственного облика гостьи, Дарёна нерешительно застыла, едва переступив порог.

— Не робей, мой свет, подойди, — ласково ободрила её Млада.

Под проницательным взглядом Радимиры Дарёна ощутила себя нагой, даже прохладно стало… Самый красивый и богатый наряд не смог бы скрыть её душу, которую эти серые глаза видели насквозь. Приблизившись и не смея поднять взгляда, Дарёна изысканно и торжественно поклонилась гостье в пояс — само собою так вышло, с перепугу. Коса из-за спины соскользнула ей на грудь.

— Как зовут тебя? — спросила Радимира мягко.

Дарёна робко пролепетала своё имя, и они сели к столу втроём. Светлоглазая воительница указала девушке на место возле себя, и Дарёна не дерзнула ослушаться.