– А чи можно до вас, люди добрые? – раздалось из‑за забора.

Голос был знакомый. Я быстро встал и подошел к калитке. Это был Топанов. Я хотел провести его к себе, но Топанов направился к столу. Он, оказывается, давно знал Федора Васильевича по каким‑то делам, связанным с восстановлением разрушенного войной совхозного хозяйства.

Игра продолжалась. Топанов вскоре заменил меня, так как Татьяна после какой‑то моей ошибки, я сам так ее и не понял, дала мне отставку. Топанов играл вдумчиво и, по‑видимому, сразу нашел общий язык с Татьяной, потому что она притихла и, морща носик, восхищенно следила за какой‑то тонкой сетью, которую незаметно сплетал Топанов.

– Ну, что сидишь? – спросил Топанов Татьяну, когда их противники, вдоволь настучавшись, напряженно ждали ее хода. – Ведь у тебя…

– Генеральский! – закричала Татьяна. – А ну, тату, вставайте, вси вставайте!

Татьяна торопливо поставила на место два дубля: дубль «шесть» и дубль «пусто».

– Ты, Федор Васильевич, – сказал Топанов, – все меня забивал. Из последних сил старался, а дело‑то было не во мне… Вот вам Татьяна и показала, где раки зимуют, вот и показала! – Топанов коротко рассмеялся, а потом добавил, развивая какую‑то свою потаенную мысль. – И ничего нельзя со счетов скидывать… Особенно живое…

Он, перегнувшись через стол, потрепал Татьяну по худому плечику.

– Що дядьку каже, що вин каже? – заволновалась Татьяна.

– Спать пора, ось що вин каже, – сказал Федор Васильевич.

Татьяна убежала во двор, Федор Васильевич пошел за ней, и вскоре до нас донесся такой знакомый разговор про ужасную необходимость спать ночью, про давно обещанную поездку на лодке, про то, что ее «виддадут до чужих людей, як не буде слухаться», и про многие другие приятные и неприятные вещи.

Мы пошли вместе с Максимом Федоровичем ко мне в комнату.

– Я все думаю об Алексееве, – сказал мне Топанов, – все вспоминаю его, стараюсь понять… Вот вы, ученые, часто относитесь к матушке‑природе, как к собранию более или менее хитро сплетенных фактов, но не подозреваете ее в коварстве. Вы всегда склонны искать причину неудачи прежде всего в каких‑то новых свойствах, вам еще неизвестных, а я, грешный человек, когда сталкиваюсь с проявлением каких‑то бессмысленных и коварных сил, всегда стараюсь понять человека, ставшего их жертвой.

– Вы очеловечиваете природу? – сказал я. – Вы навязываете ей чисто человеческую хитрость и коварство?

– Нет, не так прямо… Я просто хочу понять, что именно в качествах человека, в его мышлении, в его действиях могло привести к тем или другим удачам, или ошибкам. Что именно могло привести Алексеева к его удивительным открытиям, в существовании которых теперь можно не сомневаться, и что привело его к катастрофе?.. Ну не ждал, не гадал, не думал, что существует опасность, но почему именно он  с этим столкнулся, почему именно его  оплошность вскрыла какой‑то страшный и грозный тайник природы?

В комнате было темно. Я не зажигал свет, и сквозь открытое окно были видны яркие звезды. Тихо и назойливо звенел одинокий комар, да ровно посапывала спящая под окном Татьяна. Она засыпала быстро, как засыпают уставшие за день птицы.

– Я знаю, – продолжал Топанов, – что вы на меня сердитесь за то, что я вас несколько осадил. Я знаю, что вы считаете меня несколько самонадеянным…

– Не совсем так… – быстро сказал я, но Максим Федорович перебил меня.

– Пусть… Я и не претендую на какую‑то особую непогрешимость и всезнайство. В сложных вопросах науки и не нужно беспрекословное подчинение.