– Эк слово какое сказала! А как же Василий Юшков при твоей матушке всеми делами заправляет? Тоже, чай, на государевом жалованье, а нешто царица Прасковья Федоровна когда в нем сумлевалась?

– Боле чем самой себе верит.

– Видишь! А на меня, матушка герцогиня, ты и вовсе зря подумала. Мы, Бестужевы, почитай, четверть века твоему семейству служим.

– Верно, долгонько.

– Да разве слуга службу выбирает. Куда пошлют, там и служит.

– Теперь, значит, у меня будешь.

– Выходит. А уж какой слуга я тебе буду, ты по делам моим, государыня, суди.

– А почему государь ко мне тебя-то выбрал?

– Мне государевы мысли неведомы. Однако полагаю, по причине, что Европу повидал, чужие страны. Знаю, как двор герцогский поставить.

– А страны-то какие?

– Берлин. Вену.

– По делам был аль обычаев посмотреть?

– По делам, само собой, по делам.

– А теперь ко мне. Выходит, не без дела – не из-за одних же поместий: где посеять, где убрать.

– Государыня, мне у тебя служить, так что и скрываться от тебя нечего. Ездил я по Европе царевича сватать.

– Алешку-то? И что ж, это ты ему принцессу Шарлотту-то сыскал?

– Я, государыня.

– Какая ж она, расскажи, Петр Михайлыч, Алешке-то пара аль нет?

– Да что говорить, государыня. На четыре годка царевича помладше. Шестнадцать ей только-только стукнуло. Тоненькая такая, – того гляди, переломится. Личико-то бледненькое, узенькое, нос длинноват, а губы большие, алые и глаза темные. Про волосы не скажу – в куафюру уложены были пудреную. Субтильная, видно, от голосу громкого, кто что обронит, вздрагивает и все плечиком поводит: мол, недовольна, – а вслух не говорит. На всю их фамилию Брауншвейгскую очень похожая: чистый отец, герцог Людвик, только что понежнее будет.

– А я вот на батюшку совсем непохожая. Скажи, Петр Михайлович, у матушки и до нас с сестрицами детки были?

– Как же, две дочки. Одна годок прожила, другая того меньше: не дал Бог веку. Зато вы вон все какие красавицы писаные матушке на утешенье выросли.

– А Василий-то Юшков когда к матушке на службу пришел – перед Катерининым рождением, что ли?

– И охота тебе, герцогинюшка, голову по-пустому ломать. Кто нас, слуг ваших верных, доглядит – когда пришел, когда ушел.

– Юшков-то не ушел.

– Служит верно. Государю на глаза не попадался, гневу царского не навлек – вот и живет.

– Да, служит верно. Просилась я у матушки еще в Измайлове пожить, таково-то строго приказал, что, мол, противу государеву указу царице не след челом бить. Матушка государя слушает, да и Юшкову не перечит. Сына вот он со мной прислал. Верить, значит, сынку-то, говоришь? Да и то правда, кому-никому верить надо.

– Надо ли? Не знаю, матушка. Верить себе можно, да и то не в каждый час. Самого себя и то опасаться приходится: слаб-от человек-то.

– Да еще тебя, Петр Михайлыч, спросить хотела: а денег у меня теперь вдосталь будет?

– Это как его императорское величество повелит.

– Да ты что? Коли соберешь с поместий-то этих закладных, значит, и будут у меня деньги.

– Сколько государь положит. Он один и живота и смерти вашей, герцогинюшка, хозяин. Так-то.

…Третьяковский каталог не грешит многословием: «Бутковский, Артемий. Художник середины XVIII века». Но еще за полстолетия до появления этой скупой строки в печати были приведены куда более подробные и точные сведения. Не каждому доставалось стать предметом исследования на страницах самого популярного и серьезного искусствоведческого журнала дореволюционных лет – «Старые годы»! У Бутковского к тому же воспроизведена одна из его работ.